Книга Муж, жена и сатана - Григорий Ряжский

— Долго нам? — выдавил из себя Лёва, так, просто чтобы спросить, неважно об чем: в этот момент ему требовалось услышать элементарно человеческий голос, чтобы снять волненье от полета.

— Счас будем, — не обертываясь, отозвался Шварцман через свист встречного ветра, — вот-вот уже.

И то правда, скорость их начала заметно снижаться, и вскоре они замерли в небесной пропасти, вися между верхом неба и землею. Выше их стоянки была чернота, ниже — та же чернота, но с вкрапленьем точек слабого света от редких хат.

— Давай, доставай и вешай, Шварик, — строгим голосом распорядился Лёва, — крепи как хочешь, а только чтоб никто больше не оторвал, ни одна сволочь воровская. Иначе сам знаешь, теперь я в курсе твоих делишек.

— Само собой, — вяло откликнулся Мишка, — сейчас, дай только руки освободить. И свои-то ослабь, а то не выйдет мне насмерть прицепить.

Лёва машинально ослабил хват, давая тому бо́льшую свободу действий. Тут и случилось то самое, чего порядочный человек никак не мог ожидать даже от записного негодяя. Шварцман дернулся всем корпусом, пытаясь сбросить Лёву вниз и остаться на метле один. Да только получилось у него то неважно: не учел, что Лёва не одет был и это придавало ему лишней цепкости. Кисти Лёвкины разжались, да только успел-таки перехватить он ими Мишкины карманы и повиснуть на них. От получившегося толчка Шварикова ондатра слетела у него с башки и камнем унеслась к черной земле. Теперь голова разбойника и спекулянта была непокрыта, и небесный ветер нещадно раздувал его волосы, бросая их так и эдак. Тогда и обнаружились они. Рожки. Маленькие, аккуратные, почти невидные, если волосы не в беспорядке.

— Черт! — выкрикнул Лёвка. — Черт проклятый, а не Шварцман!

— А это тебе за черта! — выкрикнул в ответ Шварик и выпустил из рук мешок с ятаганом. Тот, вслед за ондатрой, канул без задержки в черную пропасть. Сам же Мишка стал предпринимать нечеловеческие попытки освободить себя от лишнего груза, крутясь во все стороны и отрывая Лёвкины руки от своих дубленых карманов. И это у него стало получаться. Карманы затрещали и поехали вниз, рвя выворотку с мясом. И уж оставалось немного, совсем чуть-чуть до того момента, когда Лёва Гуглицкий, почти окончательно разъединивши собственное туловище с Мишкиным, по всем законам тяготенья Диканькской земли должен был начать стремительное падение к смертельной, несмотря на всю ее снеговую толщу, земной тверди… он и возник. Из ниоткуда, свалившись в прямом смысле слова на голову Шварцману. Вцепился когтями в плечи и начал бешено клевать его в голову, меж двух чертовых рогов и теменных выступов. Он, Гоголь, само собой, кто ж еще, спасительная птица-тройка из зубовской обители. Между поклевками успевал лишь выкрикивать, задирая клюв по-петушьему, так, чтобы слышала вся вселенная:

— Швар-р-ик-зар-раза! Швар-р-ик-зар-раза! Швар-р-ик-зар-раза!

Теперь уже Мишка не мог действовать руками. Ему надо было отбиваться от летучего зверя, долбившего ему голову разводным наконечником своего костяного газового ключа. Этим и воспользовался Лёва: подтянувшись на руках, он перехватил метлу и, резко дернув на себя, вырвал ее из рук врага. Он и ухнул вниз, Шварцман. А пока летел, Гоголь продолжал долбить его голову.

Не долетев малость до земли, далее каждый пошел своей дорогой: Мишка влетел в трубу, как объект теперь уже не отягощенный излишком веса, Гоголь же, с лету подхватив в клюв мешок с погашенным месяцем, снова взмыл ввысь и устремился к хозяину, продолжавшему висеть на метле в месте будущего монтажа осветительного ятагана.

Вдвоем они быстро справились с задачей. Дело оказалось не таким и сложным — к родному месту ятаган прикрепился намертво, сразу сев как влитой. И тут же засиял, испуская желтые лучи, какие вмиг добрались до земли и зажгли рождественскую ночь. Тут и там зазвучал смех, девки заголосили песни, парубки вторили им бодро и протяжно, кучи молодого звонкого народу высыпали на улицу — колядовать. Залаяли собаки, хатки внутри ожили огнем — жизнь Диканьки потекла своим чередом.

Все это оба они, сам он и верный Гоголь его, увидали уже, опустившись к дому на метле. «Тойоты» у хаты не было, лишь тянулись в направлении города, из какого явились все они в волшебную Диканьку, следы протектора от зимней резины. Так и двинулись по ним. Гоголь сидел на Лёвкином плече, исследуя глазом зимнюю окрестность, Череп же, не пристегнутый, семенил впереди, вынюхивая путь. В зубах он держал синие туфельки на невысоком каблучке…

Домой они явились с потерями, но и с приобретениями. Отсутствовал поводок, оставленный в хате Раисы Захаровны, зато синие туфельки, о которых мечтала Прасковья, были вполне наяву.

— Откуда? — удивленно спросила мужа Аделина, увидав стоящие в прихожей туфли. — Симпатичные. Для Прасковьи? Ей наверняка понравятся, именно такие и хотела.

— Да не знаю, Адусь, — честно или не очень признался Гуглицкий, — гулял себе с Черепком, так он откуда-то в зубах притащил. А поводок я посеял, прости, милая…

И если бы в истории этой, какую только что пришлось ему пережить, Шварцман не оказался натурально чертом, Лёвка несомненно рассказал бы Аделине о том, какой славный полет ему довелось совершить, вернув людям их законное имущество — рождественский свет.

28

Узнав, что совместная их с Прасковьей добыча есть чистейший фальшак, Ленка огорчилась невозможно.

— Возврат, Мишаня, — сразу же, как только стало известно о такой неприятности, сказала она мужу.

Шварцман взвился:

— Да ты чего, разумом подвинулась, Суходрищева?! Какой еще возврат? Они просили — мы добыли, все по уговору. А тот — не тот, об этом речи вообще не шло. И потом, как же ты поплывешь тогда на Карибы свои, если железо это вернуть теперь придется? — сказал с издевкой и победно глянул на рыцаря. По поводу истукана он уже начал переговоры с купцом. Осталось лишь предъявить товар и прийти к удовлетворительному соглашению.

— Да плевала я на Карибы, Миш, — сухо, безо всякого надрыва в голосе вдруг выдала Леночка. — Лёва тебе родную для себя вещь отдал, драгоценную, по кускам его, наверное, собирал, годами, во всем себе отказывал. А тут — на тебе, Шварцман нарисовался и одним хапком к рукам прибрал. Меня саму ты, помню, тоже похожим образом присвоил. Завалил и дышать не дал, скотина, харизматик чертов! А как очнулась, сунул брошку под нос и сказал, что примовой брильянт. А на деле — цирконий. А потом сказал, ошибочка вышла, поменяю. Так вот все двадцать шесть лет меняешь, Шварцман. И еще столько же менять будешь, пока не сдохну.

— Слушай, Ленок, а может, он еще где у вас там болтается? — пропустив мимо ушей женины обвинения, решил вдруг справиться Мишка. — Ну не этот фальшак, что у суки твоей в кладовке парился, а другой, не учтенный какой-нибудь?

— Не учтенный? — Ленка сосредоточенно задумалась, так, будто никаких возмущений среды с ее стороны не было и в помине. — Ну я могла бы, в принципе, узнать в одном месте, может, там и выяснится что-то, конечно. Хотя, если честно, не верю, слишком уж в далеком отрыве от тех времен родня его сегодня обитает. Так мне почему-то кажется.