Книга Новые мелодии печальных оркестров - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Прошу сесть, — через силу проговорил Ллуэлин. — Мне нужно кое о чем вас спросить. Почему Люси выходит замуж за этого человека? Я хотел бы узнать.

— Ну, я ведь, кажется, уже говорил вам, что он гораздо ее старше, — сдержанно ответил Гарнет. — Люси чувствует, что он ее понимает.

— Я хочу ее видеть! — вскричал Ллуэлин. Он в отчаянии прислонился к каминной полке. — О господи, я не знаю, что делать. Мистер Гарнет, мы любим друг друга — вы это понимаете? Можно ли тут оставаться и не помнить об этом? Это ее дом и мой — она тут, в каждой комнате! Она вошла, когда я ужинал, и села со мной за стол… я только что видел ее в спальне, как она причесывается перед зеркалом…

— Она стоит на крыльце, — невозмутимо прервал его Гарнет. — Думаю, она не прочь с вами поговорить. Довольно скоро у нее родится ребенок.

Чонси Гарнет походил по пустой комнате, водя глазами по сторонам, пока окружавшие его стены не растаяли и не превратились в стены того небольшого дома, куда он привел свою жену сорок лет тому назад. От того дома — подарка его тестя — давным-давно и следа не осталось, нынешнее поколение над ним только посмеялось бы. Но многими полузабытыми поздними вечерами, когда он открывал калитку, а из окон его весело приветствовал огонек зажженного газа, в душе он испытывал такую гармонию, какой не испытывал больше ни в одном другом доме, кроме…

…кроме вот этого. Здесь присутствовала та же самая неуловимая тайна. Смешались ли у него в постаревшем воображении оба жилища или же из надломленного сердца Ллуэлина любовь возродила ее заново? Вопрос остался без ответа; Гарнет отыскал свою шляпу и ступил на темное крыльцо, мельком глянув на нечеткие очертания слившихся воедино двух фигур на сиденье веранды чуть поодаль.

— Собственно, я так и не позаботился о том, чтобы добиваться аннулирования этого брака, — рассуждал он сам с собой. — Хорошенько это обдумал и пришел к выводу, что вы оба достойная пара. И подумал, что рано или поздно поступите правильно. Хорошие люди часто поступают именно так.

Ступив на тротуар, Гарнет оглянулся на дом. И снова то ли мысли у него смешались, то ли зрение изменило, но ему почудилось, будто перед ним тот самый дом — сорокалетней давности. Потом, испытывая некоторую неловкость и даже вину за то, что ввязался в чужие дела, он повернулся и торопливо зашагал по улице.

1926

По-твоему и по-моему

(перевод Л. Бриловой)

I

В первом году нашего века, в один из весенних дней, некий молодой человек сидел в брокерской конторе в нижнем конце Бродвея и экспериментировал с новенькой пишущей машинкой. Рядом на столе лежало письмо в восемь строчек, и молодой человек пытался сделать его машинописную копию, однако всякий раз неудачно: либо посреди слова выскакивала сущим безобразием прописная буква, либо алфавит, состав которого издавна сводился к двадцати шести символам, получал неуместное дополнение в виде $ или %. Обнаружив ошибку, молодой человек неизменно брался за свежий лист, но после пятнадцатой попытки в нем заговорил кровожадный инстинкт, потребовавший вышвырнуть машинку в окно.

Короткие грубые пальцы молодого человека были велики для клавиш. И весь он тоже отличался крупным сложением; более того, можно было подумать, что его громоздкое тело продолжает расти: боковые швы на пиджаке расползались, брюки тесно облипали бедра и голени. Желтые волосы стояли торчком — когда он расчесывал их пятерней, в них оставались дорожки; глаза сверкали металлической голубизной, однако приопущенные веки подкрепляли впечатление апатии, исходившее от неуклюжей фигуры. Молодому человеку шел двадцать второй год.

— А для чего существуют резинки, а, Маккомас?

Молодой человек оглядел комнату.

— Что это? — спросил он отрывисто.

— Резинки, — повторил вошедший в комнату коротышка, по виду самая настоящая хитрая лиса, и помедлил рядом с Маккомасом. — Вот этот лист вполне ничего, только в одном слове ошибка. Думайте головой, а то до завтра не справитесь.

Лис зашел в свой кабинет. Молодой человек ненадолго застыл в ленивой апатии. Внезапно он что-то буркнул себе под нос, схватил упомянутое лисом приспособление и яростно вышвырнул в окно.

Через двадцать минут он открыл дверь кабинета своего нанимателя. В руке он держал письмо, отпечатанное без единой ошибки, и надписанный конверт.

— Вот письмо, сэр. — Молодой человек все еще морщил лоб после недавнего напряжения.

Лис взял письмо, скользнул по нему взглядом и со странной улыбкой посмотрел на Маккомаса.

— Вы не воспользовались резинкой?

— Нет, мистер Вудли.

— Дотошность заела? — с сарказмом спросил лис.

— Что?

— Я сказал «дотошность», но, поскольку вы не слушали, употреблю другое слово: «упрямство». Чьим временем вы злоупотребили, только бы не брать в руки резинку, хотя даже лучшие машинистки не гнушаются к ней прибегать? Моим или вашим?

— Я хотел сделать хороший экземпляр, — не меняя тона, отозвался Маккомас. — Видите ли, мне не приходилось прежде печатать на машинке.

— Отвечайте на вопрос! — рявкнул мистер Вудли. — Пока вы сидели и печатали эти две дюжины экземпляров, чье время вы расходовали — свое или мое?

— По большей части я работал в свой обед. — Крупное лицо Маккомаса вспыхнуло злым румянцем. — Я привык делать все по-своему или вообще не делать.

Вместо ответа мистер Вудли схватил письмо и конверт, разорвал их на четыре части и, улыбаясь во весь рот, бросил в корзину для бумаг.

— А я привык по-моему. Что вы об этом думаете?

Юный Маккомас шагнул вперед, словно намереваясь вырвать обрывки из рук человека-лисы.

— Проклятье! — крикнул он. — Проклятье! Если мне предложат за медный грош вам бока отломать — я готов.

Со злобным рыком мистер Вудли вскочил на ноги, порылся в кармане и бросил на стол пригоршню мелочи.

Десять минут спустя временный сотрудник, зашедший с докладом, отметил отсутствие на привычном месте юного Маккомаса, а также его шляпы. В кабинете, однако, он нашел мистера Вудли — с багровым лицом и пеной у рта тот яростно кричал что-то в телефонную трубку. Одежда его, к удивлению сотрудника, находилась в нарушавшем рамки приличия беспорядке, все шесть пуговиц от подтяжек валялись на полу.

II

В 1902 году Генри Маккомас весил 196 фунтов. В 1905-м, когда он вернулся в родной город, Элмиру, чтобы жениться на девушке, в которую влюбился еще в детстве, его вес подбирался ровнехонько к 210. Два последующих года Маккомас прожил без изменений, но после паники 1907 года быстро достиг 220 фунтов, которые, судя по всему, и должны были остаться его потолком на всю последующую жизнь.

Выглядел Маккомас не по годам солидно: желтые волосы при определенном освещении приобретали вид благородной седины, дородная фигура внушала еще больше почтения. За первые пять лет после ухода с фермы он не оставлял мысли открыть собственное дело.