Книга Комендантский патруль - Артур Черный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тайд, отправивший нас охранять развалины школы за пять километров от города, не выдал даже дополнительный боекомплект и оповестил, что сухпай на нас также еще не поступил из МВД, а родным отделом кормить своих работников не предусмотрено.
Точно так же Тайд поступил и в марте на выборах президента России, выдав скудную порцию круп и консервов: «Ничего-ничего, надо поголодать. Пуля в пустых кишках не так опасна и страшна, как в полных». Старый добрый полковник, спасибо тебе от всего сердца за отеческую заботу о своих подчиненных! Как тебе объяснить, что все дело ведь не в пуле, а именно в тех самых пустых кишках, которые вот уже который день нечем наполнить. Забыл Тайд обеспечить нас и средствами связи, понадеявшись, что сами выкрутимся.
На машине Тамерлана мы проезжаем через Минутку. Там не меньше десятка БМП вытянуты в кривую, ломаную линию, все пестрит от многочисленных камуфляжей солдат. По перекресткам города натыканы тут и там дополнительные силы армейских подразделений.
На нашем 20-м участке никого. Самое отдаленное и отсталое место района, жидкий поселок из нескольких раздолбанных улиц, помощи в случае чего здесь ждать неоткуда.
Мимо проезжает на двух БТРах невесть как сюда залетевшая инженерная группа комендачей и армейская разведка. Разведчики — здоровенные, не помещающиеся в маленькие разгрузки, суровые мужики-контрактники.
— А как вы тут без патронов, без еды, без связи?
— Да как-нибудь…
Те, переглядываясь между собой, качают головами. Для них это уму непостижимо. Для нас привычка.
С Опером я иду в расположенный неподалеку магазин, где мы покупаем два литра молока, палку колбасы и две булки хлеба. Это — обед.
Сидя на траве, у забора порушенной, искореженной взрывом школы, от которой осталась только четверть здания, мы вяло жуем нехитрый свой паек. Рядом что-то мнут в зубах и чеченцы. Грустная картина. Недоеденный кусок колбасы и булка хлеба остаются на ужин.
На втором этаже здания в школьных учебных классах, сооружая подобие кроватей, мы сдвигаем одна к другой новенькие, пахнущие свежим деревом парты. Чеченцы благоразумно ставят свои «кровати» в коридоре. Если случится обстрел, первые гранаты залетят именно в классы. Но нам с Опером лень перетаскивать в коридор уже облюбованные лежанки, и мы сразу же беспечно ложимся спать. Остальные во главе с Тамерланом уходят во двор, где азартно играют в карты и пьют пиво.
К вечеру почти все разъезжаются по домам, и мы остаемся впятером: я, Опер, которому, так же как и мне, некуда податься, да трое чеченцев, оставшиеся, видимо, из порядочности. На ужин национальное чеченское блюдо (надо же такое выдумать!): арбуз с хлебом.
Я моюсь из стоящей на первом этаже цистерны с водой и ложусь спать у открытого настежь окна.
Утром приезжает Тамерлан. Он зовет нас завтракать на улицу, где через пять минут мы уже неторопливо жуем лаваши с арбузом.
Тамерлан заезжал в отдел, но никаких новостей с собой не привез. Новости все старые: помощи по-прежнему ждать неоткуда, патронов и еды тоже. Тайд посоветовал всем «потуже затянуть пояса».
В обед меня, спящего в классе, трясет за плечо чеченец Вампир, один из деятелей нашей паспортно-визовой службы, который просит помочь по работе. Мы едем в город, где в кафе у отдела составляем необходимые документы об утрате паспорта. Старший лейтенант милиции Вампир просто не умеет, и никогда не собирался учиться этого делать. Он говорит, что если бы не проклятая война, то был бы, наверное, высоким специалистом в деле паспортно-визовой службы. Наверное.
Не слишком торопясь в свою школу, около трех часов, мы пережевываем в кафе резиновый шашлык и запиваем его пивом. Рядом убивают таким же образом время чеченцы с близлежащих избирательных участков.
Нас одолевает лень. Истомленные ею, мы даже не перебиваем друг друга, а молча киваем и соглашаемся с самыми невероятными бреднями и сказками, что вываливает на нас очередной болтун.
Чеченцы любят прихвастнуть и сгустить краски.
Вечером к нашей школе подъезжает отделовский автобус. Водитель выгружает два цинка патронов и сообщает о прибывшей в Грозный для проверки избирательных участков большой московской комиссии.
Вот теперь-то нам становится ясно, откуда именно появились боеприпасы. Только вот продолжает оставаться неясным, куда делся продпаек?
Мы мысленно тоже готовимся к приезду комиссии. Каждый из нас уже составил в собственной голове целый список «заслуг» Тайда и Рэгса, который и собирается выложить все без утайки москвичам. Написать, так сказать, закладную записку.
Вложить по самые уши родное командование каждый считает чуть ли не святым своим долгом.
К наступлению ночи спадает жара. Жизнь в поселке замирает полностью. Темнеет уже значительно раньше, и наше большое, кривое со всех сторон и шаткое здание школы, единственное в навалившейся на поселок тьме, светится громадными открытыми окнами. Еще днем у нас кончается вода. Соль и пыль неприятно разъедают и жгут горячую кожу, смыть их нечем.
Просыпаюсь я только в обед. Впервые за много дней на улице дует слабый ветер. Он врывается в распахнутые окна, разгоняет застоявшийся лежалый воздух.
Мой завтрак и одновременно обед — это два «бомж-пакета» дешевой китайской лапши. Последний раз я ел ее осенью 2002 года в Барнауле, в таком же нищем на наличие нормальной пищи заведении, как милицейский институт. Тогда у меня отказал желудок и потом двое суток не принимал пищу.
Ну сегодня вроде бы ничего.
Невыносимо долгий день проходит за чтением книг из местной библиотеки с короткими и скучными перерывами на обед и ужин. Все та же лапша. Вечером местные приносят вареную курицу, несколько лепешек, виноград и, самое главное, воду.
Нас восемь человек. Многие с наступлением вечера разъезжаются по домам, некоторые, такие, как Вампир, за сегодня еще не появлялись. В усиление из Грозного нам присылают четверых сотрудников вневедомственной охраны.
Узаконенное, принятое, как особый порядок времяпрепровождения службы, безделье — особая тоска для меня. Самые тяжелые, безответные, будто из потустороннего мира мысли рождаются в моей голове. В такие дни, уклонившись от зачисток, блокпостов и патрулей, оставшись сам с собой, я начинаю думать.
Погруженный в глубокие мысли охватившего меня отчаяния, я сижу у окна и рассуждаю о бестолковой своей судьбе, вот уже седьмой год таскающей меня по морю человеческих несчастий. Что было в моей жизни хорошего за это время? Да не было в ней ничего, кроме автоматов да полигонов, и вспомнить-то в ней нечего, кроме казарм, боев да погон, и сколько девушек хороших, не задумываясь, разменял на них, и молодость, прожить которую все оставлял на потом, мол, успею еще, незаметно состарилась. В свои двадцать четыре года я чувствую себя таким стариком…
