Книга Убить Ланселота - Андрей Басирин

– Ах нет, ничего.

Ойлен ловко вывернул ее кисть. В руке сверкнул стилет.

– Твое это, что ли? Эй, Герда, улыбнись!

Девушка прижалась к стене, вытянулась в струнку.

На лице – ненависть, смешанная с отчаянием. Ойлен продолжал:

– Твои поцелуи жарки, Герда. А чьи шаги там, на лестнице? Неужто новые дружки, Зверевы любовнички?

– Тальберт, ты говорил… – Герда сжала кулаки. Ногти впились в кожу до крови. – Говорил, что… – И она решилась: – Беги, Тальберт! Они пришли за тобой!

Дважды повторять не пришлось. Окно брызнуло осколками, и свежий утренний воздух ворвался в комнату. Дверь затряслась под ударами кулаков, но было поздно. Насмешника-скульптора уж след простыл.

Тальберт бежал по улице, никого не таясь. Карнавальные нищие бросились наперерез, но, встретив сумасшедший взгляд бродяги, одумались. Стилет, который Ойлен отобрал у Герды, так и не пригодился ему. Герцог платил шпионам слишком мало, чтобы те зря рисковали жизнями. Да и к чему? Один бунтарь погоды не сделает. Весь город бунтует, и ничего.

Направо… теперь налево. Вывеска булочной, а вот – башенки «Бородароссы». Мансарды, мансарды, мансарды над головой… Чертовы голуби! Где же дорога в лес?

Ну-ка, снова. Прямо, затем – ратушная площадь. Слева – эшафот, справа – церковь Эры. Сапожничья лавка, мастерская часовщика…

Мастерская часовщика.

Тальберт остановился, тяжело дыша. За распахнутым окном, на чистеньком верстаке лежала растрескавшаяся голова голема. Один глаз пересекала трещина, другой смотрел беспомощно и детски наивно.

Бродяга провел ладонью по лицу. Ему показалось, что он смотрит в зеркало.

– Та-альб… – заскрипел голем. – Ус! Ус! Я Берн…Ус!

Заскорузлая повязка на лице. Трещина в голове голема. Метнулись улицы, закружились вокруг стрелка – последнего стрелка в Доннельфаме. Церковь, ратуша, гвардейский кордон на пути в Терекок.

– Куды, ска-атина! – метнулись наперерез алые камзолы. – Герцогом! Иименем герцога!

Стрелок-предатель кружил по Доннельфаму. Смыла в его беготне было не больше, чем в суете обезглавленной курицы.

– Что же это я, – бормотал он. – Это ведь я виноват… Из-за меня всех повязали.

Вынырнуло знакомое лицо. Тальберт бросился навстречу:

– Эй, Ганхель! Ганхель!

– Пшел вон, побирушка. Ну?!

Красный камзол, зеленая подкладка. Древко алебарды ткнулось Ойлену под ребра. Стрелок не почувствовал этого. Голос его звучал хрипло:

– Ганхель! Что с ним?… Куда увезли Ланселота?

– Пшел! Проваливай, пьянь.

– Ганхель! Это же я, Тальберт!

В лице служаки мелькнула тень сочувствия. Нагнувшись к Ойлену, он прошептал:

– Карету видишь? Туда… В Град Града его повезли. Быстро!

И, выпрямившись, замахнулся алебардой. Брызги, брызги, брызги…

Шипит сковорода, бушует пенным потоком масло. Повар хватается обожженными пальцами за ухо – да разве это поможет?

Не ротозейничай!

Чайка пронеслась над пальмами. Сделала круг над фаянсовой колоннадой храма. Статуя, изображающая много мудрого Катаблефаса, украсилась жирной белой кляксой.

Тень в солнечных часах сообщала, что эра на дворе все та же. Эра зверей великих.

Вжих. Вжих. Вжиииих.

– Слушай, брат Версус, быть может, лежит он в чулане? Всеми забыт, позаброшен, в тоске и унынье?

– Ты бы, брат Люций, метлою шустрил и не умничал больно. Ишь, моду взял через раз проходить по ступеням.

– Я же… я что… ничего, я лишь как бы подумал.

– Ты мне еще поглаголь, проходимец. Спиноза!

Две сгорбленные фигурки поравнялись друг с другом и двинулись в разные стороны, резво работая метлами.

Положение святых отцов с каждым днем становилось все отчаянней. Бог Террокса, Квинтэссенций философствующий, вездесущ. Но почему-то именно в этом храме его не могли отыскать.

Град Града узнать легко, даже если вы его никогда в жизни не видели. На Терроксе существует лишь один город, построенный в облачном кольце. Лишь один город, вокруг которого непрерывно идет град.

Я с галеры вернусь,

Фраера пусть кольчуги наденут.

Ты меня предала, за бесценок спустила мой килт…

Торопливое стаккато ударило по крыше кареты. Взвизгнули лощади, варвар-возница захлебнулся на половине строфы.

– Сторожевое заклинание? – нахмурился его преосвященство. – Зачем? Мы же заранее выслали депешу – едем, мол, встречайте.

– Накладочка вышла, – добродушно отмахнулся Фероче. – С кем не бывает.

Розенмуллен достал лорнет и уважительно оглядел застрявшую за стеклом градину.

– Однако ж… внушает уважение.

– Еще бы. – Шарлатан важно покачал головой. – Ювелирная работа. Одна градина хранится в палате мер и весов как эталон воробьиного яйца.

Карета вынеслась к городским воротам и замерла, как гвоздями прибитая. Из караульного помещения бежали маги в белоснежных с серебром мантиях.

– Эй! Стой! Кто? Куда?

Дверца кареты приоткрылась. Выглянул шарлатан.

– К господину ректору, Петруччио Да Капо, – объявил он. Над верхней губой шарлатана поблескивали крошечные капельки пота. Давным-давно он покинул университет, но память о здешних порядках никуда не делась. Фью Фероче здорово волновался.

– Дайте ваше предписание, – протянул руку первый из стражников – седой, толстый, со злым лицом южанина. Он обернулся ко второму и отрывисто бросил: – Мадам Долорозо. Известить. Это по ее части.

Тут уж всем королям в карете стало не по себе. Отчего – один бог ведает. Что-то в лице мага-южанина заставило властителей, вновь ощутить себя школярами. Вспомнились коротенькие штанишки, грифельная доска, мел. Двойки, несделанные домашние задания. Кнопки, подложенные на бархатное кресло учителя.

Линейка, обрушивающаяся на сгорбленные детские плечи.

Стражник читал медленно, сдвинув очки на самый кончик носа. Губы его шевелились, словно он пробовал каждое слово на вкус:

– Запятая пропущена, – недовольно объявил он. – И «воспрепятствовать» через «е» написано.

Он отыскал взглядом Фероче:

– Запомните, мой милый мальчик: слово «препятствие» происходит от «пятки»; «пяти» и «пятен». Но никак не от «пения», «петуний» и «петард». О, не делайте эту ужасную ошибку в дальнейшем! Не уподобляйтесь бездушным профанам!

– Э-э… прошу прощения, господин маг… – Шарлатан спрыгнул с подножки кареты и униженно заглянул стражнику в лицо. – Вы случайно не знакомы с Вырио Марчиаллиссимо, учителем грамматики и чистописания? Дело в том, что двадцать лет назад…