Книга Двери паранойи - Андрей Дашков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда прозвучал Глас Трубный в исполнении Майлса Дэвиса (ремастированная запись пятьдесят шестого года), мертвые вышли из могил. Поскольку процесс разложения никто не отменял, прилично сохранившихся трупов было относительно немного. Зато вокруг роился прах – как пепел атомной войны. От него стало невозможно дышать. Прах забивал ноздри, легкие, уши, засорял глаза, едкой пылью оседал во рту. Прах стремился принять прежнюю форму, и по земле бродили седые призраки, а в океане, забитом доверху, будто тесный аквариум, мелькали тени акул. Добавьте сюда парниковый эффект – и адская духота гарантирована.
Потом наконец прозвучало: «Встать! Суд идет», – однако было уже поздно: все возвращенные к жизни задохнулись и оказались похороненными под толстым слоем пыли. Ветер переносил пыль, строил из нее и тут же разрушал. Иногда обнажались скелеты; чаще пустыня оставалась безупречно серой. Так уравняли шансы, которых и без того было немного…
* * *
Я едва не проснулся. В лучшие времена выяснилось бы, что подушка облепила лицо; во времена похуже – что на нее давит сверху какой-нибудь кретин или, на худой конец, неудовлетворенная жена. Теперь же аттракцион продолжал работать и после «пробуждения».
«Джип» разгонялся с чудовищным ускорением. Я ткнулся мордой в мгновенно набухшую подушку безопасности (значит, подушка все-таки существовала!). Кровь отлила от глазных яблок; в ту минуту я был слеп, как крот, и не слышал ничего, кроме свиста воздуха, частота которого приближалась к ультразвуковой. Пытаться отклеить себя от кресла казалось делом безнадежным.
Я ждал удара, превращающего кости в студень. Именно ждал, а не боялся. Это было влечение к смерти, очищенное наконец от примесей и потусторонней шелухи. Ведь нестерпима не сама смерть, а всего лишь мысль о ней и еще, может быть, предсмертная боль, но что, если вместо боли неожиданно приходит наслаждение?
Я почти остановил свое сердце…
И тут дорога закончилась. Мы начали падать в бездну, сорвавшись с огромного трамплина. Перегрузка сменилась парением в невесомости…
Я поднял голову и помассировал пальцами веки. Снизу пробивался голубоватый свет. Глянув туда, я увидел Землю, плывущую внутри полупрозрачного кокона атмосферы. Хрупкое в эфемерном. Колыбель человечества. И, вероятно, могильник… Мы возвращались на родную планетку.
Тогда откуда же нас выбросило к чертовой матери?!
Я судорожно глотнул воздух и почувствовал удушье. «Джип» летел, окруженный быстро рассеивающейся смесью газов. Впрочем, уже не «джип», а нечто бесформенное, полый предмет, вместивший в себя кусочек другого пространства и троих (или все-таки четверых?) существ, провезенных в этот мир контрабандой.
В голове помутилось окончательно. Я засыпал от недостатка кислорода. Это было даже приятно. Я казался самому себе вещью, присыпанной нафталином с целью длительного хранения. Или мертвой молью, что было, в общем-то, все равно.
Рядом Верка разевала рот, как рыба, выброшенная на песок. Косяк выпал и вяло тлел у нее между ног, будто догоревшая свечка импотента. «Порошок!» – заорал Фариа над самым ухом. Я слишком ослабел, чтобы анализировать советы или их последствия. Тем не менее я ни на мгновение не усомнился в том, что имеется в виду. Настал момент нюхнуть – это было очевидно.
Кое-как я извлек из кармана портсигар и, нащупав защелку, открыл его. Перед выпученными глазами плескалась багровая лужа. Со стороны я, наверное, выглядел весьма и весьма удивленным…
С инстинктами у Верки все было в порядке. Она вцепилась в меня, будто пассажир с «Адмирала Нахимова» в последний спасательный круг. Я ожидал чего-то в этом роде. Начались крысиные бега под лозунгом «Спасайся, кто может». Опоздавшие выбывают. Рано или поздно это случается с большинством из нас.
Порошок, которого и так было немного, тонкой струйкой потек мне на брюки. Пришлось не очень вежливо обойтись с дамой. На несколько секунд она сосредоточилась на своем распухающем носике, а я безуспешно пытался приготовить линию. Предательская вялость охватывала члены, как у девственника в первую брачную ночь…
Вокруг продолжались какие-то жутковатые трансформации. Я уже не отличал их от своих полуобморочных фантазий. Пространство затягивалось стеклянной массой; ее покрывали ветвящиеся трещины. Мои собственные руки превращались в уродливые клешни, которыми и портсигар держать было не очень-то удобно.
– Быстрее, придурок! – истошно завопил Фариа неожиданным фальцетом, словно только что стал евнухом по моей вине. Я с ностальгией вспоминал Клейна и его высококультурное обращение. Тот был настоящим идеологом кайфа. Умел подготовить клиента…
Двумя своими неловкими заготовками я поднес портсигар к Веркиному обиженному рыльцу. Она вдохнула – да так, что желтоватый «снег» облепил припудренные щеки. Ее лицо перекосилось и подернулось рябью.
Я почувствовал, что мой правый глаз проваливается куда-то внутрь головы. Левым я еще видел кое-как, но лучше бы вообще не видел.
Я ткнулся носом в почти пустой портсигар, торопясь запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда. Здоровья хватило только на один неглубокий вдох. К счастью, после Верки кое-что осталось.
В носоглотке заплясали снежинки, а деформированную голову пронзили тысячи игл. Казалось, что от лица разом отделилась кожа. По сосудам прокатились частицы абразива. Это было похоже на оргазм – настолько мощный, что удовольствие превращалось в страдание. Еще хуже, когда нечем кончать и нечем кричать. Тело раздулось, как оболочка взорвавшейся звезды, и расползлось по жиденькой Вселенной. Мир возникал и исчезал, будто свет в стробоскопе, и каждый раз оказывался чуточку иным.
Ух-х, проклятый порошок! Он действительно был КРАЙНИМ СРЕДСТВОМ. Он не занес меня на экскурсию в рай, как леденец Клейна. Благостью тут и не пахло. Ангельского пения тоже что-то не раздавалось. Я чувствовал себя так, словно черти в аду растерзали меня на кусочки и складывали из них «веселый конструктор». А каким покажется небо, если глядеть на него через собственную задницу? То-то и оно. Примерно столько же понимает в происходящем морская свинка, летящая на сверхзвуковом лайнере. И если лайнер терпит катастрофу, свинка вряд ли догадывается об этом.
Конечно, мне было не до Фариа и тем более не до Верки – не по причине моего закоренелого эгоизма, а потому что я просто ни хрена не соображал. Соображалка сломалась окончательно.
Босс увлекал меня куда-то, как беглец, который повсюду таскает за собою свою тень, – не отягощенный ею и не способный ее потерять. Тень исчезает лишь безлунной ночью, и вот теперь наступила эта самая ночь. Оказывается, для здоровья и долголетия чрезвычайно полезно не отбрасывать тени. Но ничто не может помешать ей возникнуть снова с появлением света.
Только я ничего не знал об этом. Сначала был безумный страх, затем растворились и страх, и сознание.
Кормящая мать
По моему скромному потребительскому разумению, книги бывают четырех категорий: интересные и полезные; интересные и бесполезные; неинтересные, но полезные; неинтересные и бесполезные. Впрочем, совсем уж бесполезной не назовешь ни одну: бумага – это всегда бумага, хотя и не всегда удовлетворительной мягкости.
