Книга Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев

— Как это понимать?

Трофимыча забрал на дознание Васюков, допрашивал полдня, но толку пока не добился. Водила клялся и божился, что ни сном ни духом… А что еще он мог сказать? Скорее всего, действительно ни сном ни духом, хотя, разумеется, это его на оправдывает… Кстати, сам Васюков в эти дни, как и в последнем эпизоде, показал себя не с лучшей стороны. Иван Зиновьевич семь лет возглавлял службу безопасности «Дулитл-Экспресса», и до сих пор у Желудева не было к нему претензий. Напротив, опытнейший особист, зубр сыска, руководивший при Советах одним из самых престижных подразделений КГБ, Васюков был незаменимым работником, его присутствие в концерне само по себе отрезвляло шальные головы многочисленных конкурентов и недоброжелателей, но новую напасть он, по мнению Станислава Ильича, воспринял чересчур легкомысленно, не придал должного значения, а историю с кошкой, подброшенной в лимузин, вообще оценил юмористически. Чуть ли не намекнул на манию преследования, это видовое проклятие всех российских крупных бизнесменов, которое якобы всегда начинается незаметно, но иногда приводит к тяжелейшим последствиям, как, допустим, в случае с банкиром Жорой Марчуком, который в состоянии депрессии сам на себя накатал навет в прокуратуру, где признался в таких жутких преступлениях, что даже «Московский демократ» не решился опубликовать полный список. Утром, когда Васюков с невинным видом начал развивать эту медицинскую теорию, Станислав Ильич резко его одернул:

— Не забывайтесь, генерал! Не считайте себя умнее всех. К вашему сведению, я еще способен отличить реальную опасность от фантомов. Кошка мне не приснилась, и ваше дело не философствовать, а установить, кто это сделал.

Почуяв хозяйский гнев, старый лис привычно заюлил:

— Не сомневайтесь, Станислав Ильич, установим непременно. Однако трудность в том, что, если это обычное мальчишеское хулиганство…

— Значит, найдите этого мальчишку, — перебил Желудев, — а уж я решу, как с ним обойтись, чтобы другим было неповадно.

Теперь вот Зубатый, тоже фрукт не из последних. Дуроломов кругом полно, деликатное дельце некому поручить.

— Откуда у нее взялось шило? — спросил Желудев в трубку. — Ты что, ее к портняжному делу представил?

— Зачем к портняжному. В волосьях прятала. Коварная она, Стас Ильич. Я бы присоветовал сто раз подумать, допреж ее в дом пущать. Кабы и с тобой чего не сотворила. У этих заморских барышень завсегда мозги набекрень.

— Значит так, — закончил разговор Желудев. — Завтра с утра загляну к тебе, и если ее покалечил… Я предупреждал, Кузя.

Не слушая ответного гнусавого писка, вырубил телефон.

Крохотная кладовая — метр на полтора, вроде гробика, поставленного на попа. Света нет. Можно сесть, если согнуть ноги в коленях. Земляной пол сырой и промозглый. Можно подремать стоя, оперевшись о стену. Воздух спертый, шершавый, дерет в горле, как дым. Уже через несколько часов (или минут?) начались видения, сперва смутные, неяркие, как непроявленные переводные картинки, но постепенно обретающие все большую отчетливость и внятность. Явился отец, держа за руку женщину, закутанную в темное покрывало. Он лишь недавно поднялся из-за стола, где его настигла смерть. Радостно улыбался, хотя лицо распухшее и в крови. Анита чувствовала — еще малость, еще одно движение — и она очутится рядом с ним, на зеленой поляне с серебристыми елями. Женщину под покрывалом она узнала, хотя помнила ее только по фотографиям, — это была ее покойная мать, польская шляхтянка. «Папочка, — жалобно позвала Анита, — почему маменька прячется? Ей стыдно за меня?» — «Что ты, котенок, мы оба гордимся тобой. Ты сильная, умная, продержись еще немного, все образуется». — «Заберите меня отсюда», — взмолилась Анита, протянула к нему руки, но отец чего-то испугался, лицо посинело, и Анита вместо живых людей с ужасом увидела две кукольные фигурки, повисшие на еловых ветках. Одна из фигурок — ее отец — при этом нехорошо гримасничала и смеялась. Ее отчаяние длилось недолго, вскоре она обнаружила, что сама стала куклой с тряпичными ножками и ручками. Кукла Анечка. Ей было уютно в ватном коконе, где ниоткуда не дуло, и она возблагодарила Господа за чудесное превращение. Но на сердце все же осталась забота: как теперь ее разыщет возлюбленный? Кто подскажет ему, что она стала куклой? И зачем ему кукла, он знать ее не захочет. Он любил живую, красивую девушку, а не личинку из папье-маше… Беспокойство ее оказалось напрасным. Не успела по-настоящему всплакнуть, как в ватную прогалину втиснулся ее суженый, и — о, счастье! — он тоже утратил человеческий облик. У Никиты была теперь острая мордочка, как у хорька, и круглое туловище в золотистой чешуе. К сожалению, у него не осталось даже рук, чтобы ее обнять. И разговаривал он как-то чудно, не раскрывая рта, одними мыслями. Мысленно он передал ей, как ему тяжело живется на свете одинокому. Он хотел опять на Лазурный берег вместе с ней. Анита не могла его утешить, предпочла сказать правду — и тоже не словами, а чувствами. «Ты же видишь, — пожаловалась она, — я превратилась в куклу. Зачем тебе кукла? С ней нельзя заниматься любовью».

Каково же было ее изумление, когда Никита тут же опроверг ее. Рук у него не было, что правда, то правда, но он всю ее облепил своими золотыми чешуйками, так что трудно стало дышать. «Что ты делаешь?» — засмеялась она, преодолевая сладостную истому. Ответить ему не дали: двое незнакомых парней извлекли ее из кокона, швырнули на носилки и бегом понесли по длинному коридору. Потом положили на кровать — и исчезли. Какое-то время она думала, что это новое видение, но это была явь. Пожилая женщина с угрюмым лицом, одетая в серый халат, присела рядом на табуретку, посчитала ей пульс, потрогала лоб, измерила давление допотопным тонометром. Все это проделала, поминутно зевая так, что скулы трещали.

— Вы кто? — спросила Анита.

— Какая тебе разница. — Женщина скрипнула челюстью в чудовищном зевке. — Ну, фельдшерица я… Ох, не люблю я вашу сестру. Наблядуетесь, натешитесь, а после вытаскивай с того света, пропади вы пропадом.

— Вы меня с кем-то путаете, — сказала Анита. — У меня нет сестры.

— Порченой прикидываешься? Не стоит. Зубатик мигом в разум приведет. Это он тебя так разодрал?

Анита попыталась поднять голову, чтобы посмотреть, что у нее разодрано, но это ей не удалось. Дернулась и затихла. Фельдшерица покачала головой:

— Ладно, чего уж теперь… Переодеться бы тебе. Мокрая вся. Есть другая одежка?

— Откуда? Только что на мне… Как вас зовут, госпожа?

— Парасковьей Сергеевной кличут… что ж с тобой делать, лежи… Принесу чего-нибудь…

Затворилась за ней дверь, и Анита тут же задремала. Она не чувствовала ни мокроты, ни боли, лишь какую-то жуткую расслабленность, словно по ней проехался каток. Тело чужое и мыслей никаких. И это было очень хорошо и приятно.

Из призрачного полузабытья ее вывело появление Кузьмы Витальевича. Выглядел он так, будто все еще справлял Новый год. В нарядной, расписной косоворотке, черном пиджаке, алых плисовых штатах и сапогах со скрипом. Шея обмотана грязным бинтом.