Книга Вечера с Петром Великим - Даниил Гранин

— Вот тут мышление ваше расходится с мышлением Петра, — сочувственно сказал профессор, — неверующему человеку трудно понять верующего. Тем более человека иного времени. Я не историк, я не знаю, как менялась вера, я сам верующий частично, у меня не церковная вера, у меня скорее благоговение перед чудом Природы, наверное, создано это чудо не естественным отбором, а все же Творцом. Но дело не во мне. Я думаю, что несчастье показало Петру, как он, великий самодержец, беспомощен и ничтожен. Может, по своему характеру он не смирился, но должен был признать свое поражение.

— В чем поражение?

— В том поражение, что человеку невозможно понять Бога, — необычайно серьезно и как-то опечаленно ответил профессор.

Не было обычного его красноречия, его ученого превосходства, он затрудненно подбирал слова, пытаясь передать то смутное, что открывалось ему; Петр все же не отверг Создателя, и, наверное, это помогло подняться ему из бездны отчаяния. Петр знал, что понять Бога невозможно, что Господь соизволил дать и соизволил отнять, и, сколько ни ропщи, приходится его принимать, так же, как принимаешь действия Природы. Человек ведь тоже никогда не может постигнуть вот этот мир — профессор показал рукой на черное небо, украшенное мерцающими звездами, — это создание Творца неисчерпаемо так же, как неисчерпаема каждая живая клетка. Прошло триста лет с той грозы, и она все так же необъяснима.

Молочков поднял голову.

— Вот видите, значит, у Петра был подход ученого! — И тут же опять сник. — Нет, не везет мне… Шаровая молния направлялась чьей-то волей. Согласно закону возмездия, открытому господином Ч. и принятому господином М. С такой статьей выступать? Это же полнейшая вздорология. Нет, не везет мне. Знаю, что все это было, хотя быть не могло…

Гераскин хлопнул по столу.

— Мужики, кончайте мне мозги затирать. Скажите по-простому — кто это дело провернул? Я спрашиваю фактически.

Все молчали.

Гераскин вздохнул, налил все, что оставалось в бутылке, и протянул Молочкову в утешение.

Глава двадцать седьмая КОГО СЧИТАТЬ СЧАСТЛИВЫМ

Первыми знатными иностранками на пути Петра в Европу были прусская королева София-Шарлотта и ее мать ганноверская герцогиня София. К тому времени Софии-Шарлотте было двадцать девять лет. Европейски образованная, она два года провела в Версале при дворе Людовика XIV, немудрено, что невоспитанность Петра бросилась ей в глаза. Но при этом его естественность и ум вскоре сгладили первое неприятное впечатление.

Когда-то Лейбниц был ее учителем. С тех пор между ними установились особые отношения. Шестнадцати лет София-Шарлотта стала женой короля Фридриха I, человека тщеславного, занятого нарядами, развлечениями, придворным этикетом. Королева сторонилась этой жизни. Ее переписка с Лейбницем показывает их взаимное высокое чувство, для нее Лейбниц становится единственным, с кем она может отвести душу. Она интересовалась философией, радовалась, когда могла с Лейбницем обсудить философские проблемы. Она обладала крепким здравым смыслом и часто отыскивала путь там, где, по выражению Лейбница, «кончалась латынь философов». Она сердилась на него, если он объяснял ей свои работы поверхностно. Когда Лейбниц излагал ей теорию бесконечно малых величин, она иронично заметила, что имеет с ними дело давно, судя по невежественным и льстивым придворным. Лейбниц наслаждался ее остроумием. Ему доставляло удовольствие обсуждать с королевой работы французского философа Бейля, то были счастливые годы, полные взаимной любви и восхищения женщиной, достойной его и по уму, и по мужеству, с каким она смотрела на мир, на свою жизнь, зная, что болезнь настигает ее и вскоре поглотит.

Немецкий философ был наслышан о русском царе от Софии-Шарлотты и поехал на свадьбу другой немецкой принцессы с царевичем Алексеем в городок на Эльбе Торгау, там он встретился с Петром.

«Я ездил в Торгау, — признался Лейбниц в одном из писем, — не столько для того, чтобы смотреть свадебное торжество, сколько для того, чтобы видеть замечательного русского царя».

Знакомство не разочаровало Лейбница: «Дарования этого великого государя — чудесны».

То, что на Петра произвел впечатление Лейбниц, то, что Петр захотел вновь общаться с ним, — неудивительно. Хотя оценить гений Лейбница было дано не всякому, удивительно, как Лейбница, этого гиганта мысли, мог впечатлить ум Петра.

Его поведение вызвало у англичан толки, респектабельные придворные морщились, хмыкали над примитивностью царя, над его бескультурьем, а Лейбниц довольно потирал руки, нахваливал его и даже писал друзьям: «…Я склонен согласиться с русским царем, сказавшим мне, что он больше восхищается некоторыми машинами, чем собранием прекрасных картин, которые ему показывали».

Оказывается, в Англии вместо того, чтобы в королевском дворце любоваться знаменитой коллекцией живописи, Петр покинул провожатых, застрял у прибора для определения силы ветра. Это интереснее.

Несколько раз он посетил Монетный двор. По его указанию была закуплена машина для чеканки монет, и ему хотелось посмотреть ее в работе. Монетным двором Англии управлял в то время Псаак Ньютон.

Петра сопровождал Меншиков. Оба русских, видимо, произвели хорошее впечатление на Ньютона, и настолько, что впоследствии Меншиков получил диплом об избрании его членом Королевского общества — Британской академии наук — за деятельность по просвещению в России. Диплом был подписан Ньютоном.

— Ньютон и Петр! — повторял Молочков, скрещение этих имен приводило его в восторг. Два гения, величайшие личности восемнадцатого века, сошлись, он был уверен, что это не слепая случайность.

Вольтер в своей «Истории Петра Великого» писал, что Парижская академия показывала Петру свои редкости, но самое редкое в ней был он сам. Секретарь Академии тогда справедливо заметил: «История знает государей, которые прославили себя войнами, завоеваниями, и куда меньше тех, кто прославил себя просвещением». Вольтер считал в этом смысле Петра исключением. Во французских комплиментах всегда есть излишества, есть придворный этикет, но тут французы и в самом деле впервые увидели царя, которого версальский двор поразил куда меньше, чем аудитории Сорбонны.

Его общение с учеными считали капризом, невоспитанностью. Он и впрямь нарушает этикет, порою скандально, не считаясь ни с чем, кроме своего интереса. Особенно в первую свою поездку.

Первое посещение Европы было для молодого Петра открытием диковин, ему надо было успеть все потрогать, попробовать. Словно он попал в кунсткамеру.

Вторую поездку, спустя двадцать без малого лет, совершает зрелый муж, он знает, что ему надо, он достаточно скептичен, способен оценить технические новшества, получает удовольствие от архитектурных шедевров, от встреч с интеллектуалами.

В Париже он явился к знаменитому географу, историку, картографу Делилю не просто ради знакомства, Петр привез ему рукописные карты России. Они долго обсуждали географию южных морей России, Каспия и Азова. Несколько раз он с Делилем обговаривал организацию научной экспедиции для картографирования этих морей. Обозначилась и давняя увлекательная проблема: как соединяются два континента — Азия и Америка? Существует ли между ними пролив? Загадка эта не давала покоя Петру. Понадобились годы, чтобы подобраться к решению послать экспедицию. Наконец появились средства, возможности, и буквально за месяц до смерти Петр сел сочинять инструкцию Витусу Берингу, руководителю Камчатской экспедиции.