Книга ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А потом вы уехали на Север. В Лабытнанги. Я бывал в тех местах – Вартовск, Сургут, Каргасок, Стрежевое… Там такое небо низкое, тяжелое.
– Да, да! Мы там бурили. А озера карстовые протаивают, круг был идеальный!
– Спирт был бутылочный по 7.65.
– Спирт в наше время он стоил пятерку с чем-то. Пять, чтоб не соврать, тридцать шесть. Да что спирт, там пили всё. Включая гуталин.
– На хлеб намазывали.
– Ну да. Спирт выпаривался в хлеб, а черную гадость срезали.
– Вы что искали на Севере? Зачем туда поехали?
– Хотел заработать. Надоела нищета.
– Когда вы работали на Севере, то, как известно, случайно послали свои тетрадки на творческий конкурс во ВГИК…
– Да! По объявлению в «Комсомольской правде». И поступил. С первого раза.
– А там уже началось. У вас там хорошая компания подобралась, во ВГИКе!
– Да… Андрей Смирнов, Сергей Соловьев, Боря Яшин… Тарковский. Я тогда был потрясен его фильмом «Иваново детство».
– Сильнейший фильм. А рассказ-то не очень.
– Вы знаете, Богомолов был так возмущен картиной, что даже написал гневное письмо в ЦК. А картина в это время берет приз в Венеции. Богомолов еще раз ее посмотрел. И говорит: может, я чего не понимаю, но картина говно. Потом Андрей мне показывал снятый материал к «Рублеву», и я ничего не понимал – что можно из этого собрать? Потом только понял. А дальше какой-то умник решил, что под татарским игом Тарковский изобразил советскую власть.
– О, какое тонкое замечание.
– И картина сразу легла. На полку. Поди докажи, что ты не верблюд!
– С Шукшиным вы учились. И выпивали…
– Да. Выпивали. Но тогда пили ведь иначе – это не было тупое пьянство. Пьянки были такие творческие. Сидели до ночи за бутылкой, разговаривали – что кто пишет, что надо снимать, что фуфло, а что дорогого стоит. Каждый обогащался! Это не просто пьянство… Шукшин был блестящий рассказчик. Причем ни слова мата.
– Трудно поверить в это…
– И тем не менее. Когда он «Живет такой парень» снял, пошли его рассказы. А до этого он только Ромму показывал свои тетрадки. А сейчас Шукшин бы не поступил. Сейчас – только у кого деньги… Иностранцев много. Латинская Америка, особенно Аргентина. Французы и итальянцы – их единицы. Я вел там курс. Талантливые ребята… Но когда они выучились, работы не стало.
Высоцкий
– Эдуард Яковлевич! В семидесятые про вас говорили всё больше в связи с Высоцким.
– Да…
– «Володарский – друг Володи», – это звучало очень значительно. А вы с ним когда познакомились? Как это было?
– Я его во ВГИКе иногда встречал, когда учился. Он с Колей Губенко дружил, а еще у нас была такая прима, Таня Иванова, очень красивая девка, – и он ее захомутал. Поэтому он у нас появлялся довольно часто. Мы виделись, но отношений тесных не было. А после, в 68-м, мы встретились в Питере. Я туда приехал писать сценарий, а он – на съемки. Так получилось, что мы жили в соседних номерах – и снюхались, спились. Оттуда уезжали уже друзьями. Приехали в Москву и тут стали встречаться.
– Вы действительно много пили? Даже больше, чем во ВГИКе?
– Больше! Когда в загуле, по пять бутылок коньяка выпивали за день на брата! Во ВГИКе же была еще проблема – достать денег!
– Но у вас, слава богу, до наркотиков не дошло, насколько я знаю…
– Бог миловал. Я даже не знал про них. Вот я помню… Сколько раз бывало: сидим, выпить хочется, денег нет, и вся компания смотрит на Володю: ну давай! Ладно, говорит… Кто со мной? Ну я. И приползали к ресторану. К «Арагви» иногда. Стучимся… Швейцар орет: что надо? Требуем позвать официантку. Она приходит, видит Высоцкого, делает большие глаза и пускает нас. Нас ведут в подвал, а там стол огромный накрыт, и магнитофоны стоят: записывать. Высота (это Володина кличка такая) пару рюмок выпьет, ему говорят: ну давай. Он берет гитару и поет им. А я сижу, выпиваю, закусываю… А уходим – у нас по сумке у каждого, а там выпивка, колбаса всякая. А там ждет голодная компания: ну вас только за смертью посылать! Спасибо ж никто не скажет.
– А кого кормил-то?
– Много было людей. Антон Макаров, Епифанцев Жорка, Севка Абдулов, Володя Акимов, – сейчас всех не упомнишь… Володю Акимова уговорили комнату сменять 40-метровую на 22 метра – сосед дал магнитофон и две тыщи рублей; «Хули мы без денег сидим!» Ну он и поменялся, ради товарищей.
– Самая трогательная история про вашу дружбу с Высоцким – это с дачей. Вы ему отдали кусок своего участка, чтоб он на нем построил себе дом.
– Да… У меня тогда было полгектара, и я ему отдал 20 соток под дом. Его самого не брали ни в какие дачные кооперативы. Бывало, он и задаток даже вносил – а после ему на правлении отказывали: жена иностранка, а кругом под Москвой зоны, закрытые объекты. Вот у нас рядом с Пахрой – филиал Курчатовского центра атомного.
– А он очень хотел дачу?
– Марина хотела. А то друзья вечно, в квартире бедлам, пьянка. Она говорила: «Вот видишь, Володарский пьет-пьет, а потом спрячется на даче, и порядок. И там никто его не поит». А у меня был на даче полуразвалившийся домик, там когда-то жила прислуга прежнего хозяина. Я говорю – забирай его, восстанавливай и живи. Я его любил, Володю… Ну вот. Он договорился на складе каком-то, ему за концерт дали бруса на дом, он начал строиться. И тут мне Юлик Семенов, сосед, говорит: «Ты что, нельзя же, все знают, что ты Высоцкому незаконно дачу строишь! Тебя ж из кооператива выгонят!» Потом пришел Рязанов, тоже предупредил – там правление собирают… Я ему говорю: ты меня поддержи… Я все-таки имел право по закону на дополнительное здание – архив и библиотеку. И вот дача Высоцкого – это как будто моя библиотека. И правление даже не стали проводить. А потом Марина подняла скандал, потребовала участок разделить. Правление было против раздела, чтоб не создавать прецедента. Люди подумали: а если с женой разводиться, что, тоже участок с ней делить? Нет! Правление решило, что участки неделимы.
– Но Володя, как известно, не попользовался этой дачей.
– Ну да. В марте 1980-го достроили, а в июле – всё, умер он.
– И Марина захотела тогда получить этот дом, который он построил, и кусок вашего участка. Вы тогда испугались?
– Я не испугался. Я ей объяснял – Марина, земля не моя. И дом не мой, – у
