Книга На что способна умница - Салли Николс

— Гораций, Августа и Альджернон! — предлагал имена Тедди, она возмущалась: «Балда!» — и он торжествующе смеялся.

— Хозяйка я хуже некуда, — предупредила она. — Ты ведь знаешь, да?

— Ничего другого я и не ожидал, — ответил он. — Да здравствуют неряхи — вот что я скажу. Будем питаться булочками с изюмом, креветочными консервами и «Усладой джентльмена»[24] прямо в постели, и к черту мытье посуды!

— Прямо рай земной! — откликнулась она. — И никогда-никогда не будем заправлять постель. Только по воскресеньям.

— По воскресеньям — само собой, мы же респектабельное семейство, — согласился Тедди. — Ради моциона будем гулять по лугам Крайст-Черч-Мидоу и при встрече с деканом учтиво приподнимать шляпы.

Свадьбу назначили на последнюю субботу перед окончанием отпуска Тедди. Ивлин расстраивалась, что медового месяца у них не будет, но отпуск получился настолько неожиданным, что даже к свадьбе в последнюю субботу пришлось готовиться впопыхах и едва успевая к сроку. Но теперь, когда она убедилась, что Тедди очень слаб, она решила, что без медового месяца будет даже лучше.

— Устроим его, когда закончится война, — обещала она Тедди. — Поедем в Италию и осмотрим все, что осталось от Колизея.

— Ох и романтичная же ты натура, — говорил Тедди.

Тедди оделся в свою военную форму с нашивками старшего лейтенанта; подружки невесты, Хетти и Кезия, — в бледно-голубой муслин. Кристофер и Стивен были еще на фронте, роль шафера Тедди взял на себя Герберт.

Прием гостей провели в церковном зале. Угощения обилием не отличались, зато был настоящий торт, для которого все приглашенные пожертвовали сахар, сливочное масло, молоко и яйца. Принесли телеграммы от друзей Тедди с разных фронтов по всему миру, даже его бывшее подразделение прислало телеграмму весьма фривольного содержания, которое заставило мать Тедди укоризненно покачать головой, а Герберта — хохотнуть. Все прошло гораздо лучше, чем рассчитывала Ивлин. Она думала, что, как на свадьбу ее подруги Джойс в прошлом году, гости явятся, позабыв принарядиться, и будут вести вежливые беседы с чужими тетушками. Но оказалось, что когда все присутствующие тетушки — твои родные, даже разговоры складываются куда веселее. Никогда еще Ивлин не чувствовала себя настолько любимой и окруженной людьми, которые желали ей только добра. Ощущения оказались непривычными, волнующими и немного неловкими.

Она вздохнула с облегчением, узнав, что никто не ждет, что они останутся на танцы, потому что к половине седьмого Тедди уже чуть не падал от усталости. Отец забронировал для них номер в отеле, Ивлин переоделась в новенький дорожный костюм с голубой шляпкой, в котором чувствовала себя ужасно взрослой. Усевшись на заднее сиденье такси, они махали гостям на прощание, и все махали им в ответ и радостно желали им счастья и всяческих благ. Потом машина свернула за угол, и все вдруг закончилось.

— Все хорошо? — спросила она, и он кивнул.

— Просто устал. — Он взял ее за руку и улыбнулся. — А ты?

— Пожалуй.

Он смотрел на нее со странным выражением на лице — в нем сочетались гордость и тревога.

— По-моему, я никогда еще не видел тебя настолько счастливой, — сказал он. — Господи, надеюсь, мы не совершили чудовищную ошибку.

— О, Тедди! — воскликнула она. — Хватит болтать ерунду. Все будет хорошо, я тебе обещаю.

— Надеюсь, ты права. — Но в его голосе не чувствовалось уверенности.

Она положила голову ему на плечо, он обнял ее.

— Я люблю тебя, — сказала она.

— Знаю, — кивнул он. — И надеюсь только, что этого достаточно.

Двери, открытые и захлопнутые

Понадобилась целая вечность, но и в жизни Мэй наконец что-то начало налаживаться. Один месяц им пришлось провести у бабушки и дедушки в Гринвиче, а ее мать тем временем собирала по друзьям и знакомым посуду, комоды и обеденный стол. Как обычно, помогли и отзывчивые квакеры, поделившиеся с ними запасами мебели из своих кладовых, садовых сараев и с чердаков. Бабушка и дедушка Мэй подарили им пианино, все равно стоявшее без дела, так как все их дети уже покинули родительское гнездо, и хотя мать ворчала, что пианино древнее и кошмарное, для уроков оно вполне годилось. Его перевезли в их маленький дом, и миссис Торнтон ежедневно ездила на велосипеде из Гринвича в Бау давать уроки музыки в пустой гостиной.

Тем временем суфражистки провозгласили мать Мэй героиней. Статьи о ней опубликовали в «Голосах женщинам», «Манчестер гардиан» и «Дейли геральд». Пожертвования и предложения помощи поступали с самых неожиданных сторон, и наконец мать и дочь смогли вернуться домой и продолжать жизнь, пусть и в более стесненных обстоятельствах, чем раньше.

Втайне Мэй подозревала, что ее мать осталась довольна разразившейся драмой. Маме хорошо: не ей приходилось целыми вечерами смотреть на пустые места, которые некогда занимали с детства знакомые вещи. Пожертвовать всем ради правого дела — благородный и прекрасный поступок. Обнаружить, что кто-то другой пожертвовал всем за тебя, как выяснилось, неловко, досадно и нелегко. (Опять вспышка воспоминаний о Нелл: «Нельзя просить других умирать за то, во что ты веришь!» До Мэй только начинало доходить, насколько скверно она повела себя по отношению к Нелл.)

Она отогнала от себя эти мысли: теперь уже все равно ничего не поделаешь. Мать записала ее в платную библиотеку — это было что-то вроде извинения за все утраченные книги, и, хотя, конечно, потерю оно не восполнило, Мэй обнаружила в библиотеке Э. М. Форстера, Эдит Уортон, Г. К. Честертона и полное собрание сочинение Уэллса. По сравнению со школьной библиотекой это было неслыханное богатство. И оно пришлось кстати.

Вероятно, ввиду огласки, которую получил их случай, налоговые органы словно вознамерились усложнить им жизнь. Под предлогом изъятия уплаченных авансом денег им отключили газ, и добиться, чтобы его снова включили, оказалось непросто. Почту им приносили с опозданием или вскрывали в надежде перехватить присланные деньги.

Наконец их мебель и прочее имущество были проданы с аукциона. Мэй и ее мать составили список самых дорогих им вещей и сумели выкупить их почти все, хотя тайная надежда Мэй на то, что на продажу выставят их альбом с фотографиями, не оправдалась. Но денег, собранных на аукционе, вместе с деньгами, конфискованными у газовой компании, хватило, чтобы выплатить долг.

— Надеюсь, устраивать то же представление в будущем году вы не планируете, — ворчала миссис Барбер. За последний год свойственное ей выражение сговорчивости — «как вам угодно, мэм», — утратило естественность.

Мама поморщилась, хоть и едва заметно. О будущем Мэй не подумала, но, конечно, если уж решено не платить налоги, пока женщины не получат право голоса, придется держать слово и не платить. И сколько же это будет продолжаться? Вероятно, много лет. Впервые Мэй по-настоящему разозлилась на мать и вместе с тем пришла в замешательство, прекрасно понимая, что сама наверняка поступила бы точно так же. Но это, по крайней мере, было бы ее собственное решение.