Книга Счастье бывает разным - Иосиф Гольман

— К кому возвращаться? — На глазах Воскобойниковой закипали злые слезы. — К твоей напряженной работе? Или к Фунтику?

— Ко мне, — совсем тихо сказал Чистов. — Работа и Фунтик — просто часть меня.

— Понятно, — взяв себя в руки, сказала Екатерина.

Теперь она снова была спокойной и уверенной.

Совсем не такой, как прошлой ночью.

Чистову вдруг стало так горько, что теперь впору было плакать ему.

Но ведь мужчины не плачут.

Тем более такие взрослые и серьезные.

Да еще по таким странным в его возрасте поводам, как любовь.

Так и доехали до Москвы.

Кое-что из не высказанного вслух

Иван Басаргин, первая любовь Екатерины Воскобойниковой, бизнесмен. 9800 метров выше уровня моря

Я сижу в удобном кресле салона первого класса. В нем можно работать. А можно разложить его горизонтально и комфортно вздремнуть. Стоит такое удовольствие очень дорого, но сколько — не знаю, потому как давно уже не покупал себе билетов сам. Да и потом — какая разница? Если дела пойдут не хуже, чем сейчас — тьфу-тьфу, — то скоро билетов покупать вовсе не придется: у компании будет свой «Боинг» или «Эйрбас». А может, «Сухой» или «Туполев»: наши гражданские машины менее экономичны, зато патриотизм нынче в цене. Есть шанс подобным поступком выиграть больше, чем потерять.

Я уже собрался поработать — мы летим в Шанхай, на действительно важную встречу, и Сашка Кудяков аж трясется от нетерпения со своим ноутом. Ничего, подождет: мне захотелось вдруг просто посидеть, посмотреть в иллюминатор. И порассуждать о смысле жизни.

Последнее — шутка.

Да, резво времечко побежало.

До сорока оно тоже не тормозило, но как-то все было поразмереннее. А здесь дней вообще не замечаешь, недели и месяцы пролетают слитным строем, а года хоть и успеваешь отсчитывать, но как-то уж слишком быстро.

Итак, что имеем на выходе? Итог, надеюсь, не окончательный, но уже есть что подсчитывать.

Я знаю, меня за глаза дразнят императором. Кто с уважением и почтением, кто с сарказмом. А мне нравится. Я и есть император. По моей воле строятся заводы и города. По моей воле люди получают образование и работу.

Единственно — я не казню и не милую. Но открыто ссориться со мной умные люди и так не станут, себе дороже. Лучше показать в спину кукиш и выговорить слово «император» с легкой ненавистью. Или с нелегкой.

Ничего, стерпим. Это тоже часть венценосной профессии.

Да, я строю империю, в России, и не только: завтра встреча с перспективным южноафриканцем.

Да, я знаю — империи не вечны. Моя тоже когда-нибудь падет. Даже знаю когда: через несколько месяцев после моей смерти. Куча желающих налетит делить нажитое. Государство, понятное дело, вмешается. Оно же не бесплотное, государство-то. Там тоже люди. И тоже — желающие.

Но, во-первых, это после моей смерти. А во-вторых, создать и руководить империей — пусть даже недолго — куда прикольнее, чем ничего не создать и ничем не руководить. От большинства людей после смерти остается в лучшем случае надгробный памятник.

— Иван Петрович, может, все-таки начнем? — Кудяков не выдержал, подкатил-таки со включенным «Эпплом».

— Я сказал — позже. Через пятнадцать минут.

Императору можно не повышать голоса, и так услышат. Сашка уполз на брюхе, угодливо улыбаясь. Та еще штучка. Вот кто уж точно спляшет на моих костях. Но — чертовски умен и проворен. Один заменяет половину департамента развития. Ловок, циничен и поразительно быстро перенимает все, что умею я. Работать с ним в паре — удовольствие.

Лет через пять он станет реально опасен и придется думать, как избавляться от его общества. Впрочем, пять лет — это очень много. Так что мы еще немало наворочаем с этим самородком.

Ладно, пятнадцать минут вовсю тикают, а мне еще надо успеть подумать о смысле жизни.

Неплохой жизни, скажем прямо.

Жаль, не видят родители, чего добился их сын. Ну что бы им пожить еще лет пятнадцать?

И очень жаль, что не видит чрезвычайный и полномочный.

Иван Басаргин от личного здоровья отвалил бы покойному несостоявшемуся тестю кусок, лишь бы увидеть, как скрытое презрение в его дворянских глазах — даже документы сохранил, не побоялся чекистов — сменится удивлением и подобострастием.

Нет, подобострастием не сменится, однако и удивление в глазах бывшего тестя тоже бы дорогого стоило.

Еще бы неплохо иметь наследников. К сожалению, не сложилось. А может, к счастью. Столько приходилось слышать о беспутных отпрысках своих партнеров и коллег по бизнесу, что черт его знает, как лучше — «иметь или не иметь».

К тому же Катина дочь, скорее всего, сделана с моей помощью, я почти уверен в этом. Жаль, что юная стервочка — характер у нее точно не чистовский — отвергает все попытки сближения.

Впрочем, и так все неплохо.

Вон, аж две женщины за императором бегают.

Одна — олицетворяет прошлое.

А вторая что? Будущее? Вряд ли.

Хотя — сдал я ее вроде как товар, на хранение с правом реализации. А этих узких, ничего не выражающих глаз стало не хватать. Потому как они очень немало выражают. Мне даже кажется, я уже научился чувствовать ту бешеную огненную силу, что скрывается за восточной непроницаемой оболочкой.

Может, обратно позвать?

Она пойдет, я уверен.

Надо сосредоточиться на главном. О чем там думалось несколько минут назад, про памятник? Что от большинства людей больше ничего и не остается. А от меня, Басаргина, останется: заводы, дворцы, пароходы.

Или опять не в этом смысл жизни?

Как-то больше не хочется размышлять на такую скользкую тему.

Закрываем лавочку, тем более что встреча в Шанхае и в самом деле многое может продвинуть.

Он поманил толстым пальцем сразу рванувшего к нему Сашку и приготовился к своей обычной императорской службе.

25

Прошло три недели.

И вновь — Шереметьево.

И вновь — все тот же аэрофлотовский рейс Москва — Нью-Йорк.

Только тогда Чистов летел к беременной дочке, а сейчас — еще и к внуку: через день мальчика будут крестить.

Ну, и, кроме того, есть существенные различия.

В прошлый раз де-факто разведенный отец летел к собравшейся разводиться дочери. Сейчас Майка уже официально свободна, а Чистов свое семейное положение до сих пор не может точно определить.