Книга Трехглавый орел - Владимир Свержин

– Ну, значить, счас начнут.

– А как думаешь, – произнес первый голос, – будет этот офицерик в ногах валяться, у государя жизнь вымаливать али нет?

– Не-а, этот не будет. Гляди, как зыркает, что твой бирюк.

– А поспорим, что будет.

– И на че спорим?

– Да хоть на три щелчка.

– И то, давай.

– В общем, Вальдар, ты понял. Готовность номер раз – стреляем, нападаем, исчезаем, бог не фраер – правду видит. Повоюем.

Два дюжих казака, подхватив меня под руки, поволокли с крыльца. Я не сопротивлялся, позволяя подручным палача делать свое дело.

– Государь, – пронеслось по толпе, – государь. Пугачев все в том же германском платье, но теперь с головой, покрытой треуголкой пехотного образца, шитой серебряным галуном, вышел на крыльцо, окруженный группой таких же искателей приключений, символизирующих собой императорскую свиту. Он сделал знак, и ожидавший в стороне конюх поспешил подвести к нему мощного солового коня, скорее всего взятого из-под убитого кирасира. Вслед за ним на коней вскочили и придворные, которым вместе с «государем» надлежало проехать несколько шагов от крыльца до места казни.

Единственным, кажется, кого не заинтересовал торжественный выезд, был Матвей Рванов. Он не спеша проверил, ладно ли закреплена веревка, для верности подергав ее несколько раз; не шатается ли мой пьедестал, и так же молча, как делал все до этого, подпихнул меня к чурбаку, подставляя руку, чтобы помочь мне вскарабкаться наверх. Затем он вскарабкался следом, и мы оказались наверху колоды, тесно прижатые друг к другу. У меня возникло непреодолимое желание врезать бывшему каторжнику кулаком в промежность, поскольку стоять и ждать, ощущая, как скользит по горлу пеньковая веревка, обжигая, словно раскаленный железный обруч, было нестерпимо.

«Не спеши, – уговаривал я себя. – Сейчас Пугачев подъедет поближе. Стрелять надо в него, так больше шума. Еще немного. К чему волноваться, подъедет Лис, распределим цели...» Стараясь успокоиться, я поискал в толпе глазами Редферна. Он стоял неподалеку, держа в руках свой неизменный штуцер, и лицо его, обветренное за годы странствий, казалось фарфорово-белым. Губы Питера беззвучно двигались. «Наверно, молится», – подумал я, отводя глаза. Картина не успокаивала. Толпа расступилась, словно пресловутое библейское море, пропуская ко мне взлелеянного народной мечтой «императора» со свитой.

Лис, долженствующий выполнять при последней нашей беседе с его казачьим величеством роль толмача, держался чуть сзади самозванца, выбирая подходящий момент для начала атаки.

– Ну че, майор, не передумал? По-прежнему не желаешь мне присягать? – Рука Пугачева была гордо уперта в бок, и весь его вид должен был символизировать царственное величие. Но эта кирасирская лошадь, чересчур крупная для коренастой фигуры «государя», немецкое партикулярное платье, перепоясанное золотым кушаком, нелепая пехотная треуголка, персидская сабля на боку... Я не мог удержаться от невольной улыбки, сраженный карнавальным видом самозваного помазанника Божия.

– Гляди-ка, лыбится! – послышалось в толпе. Пугачев посмотрел на меня подозрительно, явно не понимая причину моей несвоевременной радости. ... – Ну-ка, енерал, переклади господину охфицеру мой вопрос. Да узнай, чей-то он щериться вздумал.

– Шеф, ну ты вопрос понял. А насчет улыбок, действительно, веди себя серьезнее, тебя все-таки вешают.

Я убрал улыбку с лица.

– Прости, Лис, но в этаком наряде твой император – настоящее пугало огородное. Пугач, да и только.

– Ваш личество, майор отвечает, что и рад бы присягнуть своему императору, но сие ему не позволяет сделать воинский долг. Он говорит, что ежели б дожил до дня, когда ваша женка покается и признает за вами главенство, он бы первым поспешил принять присягу вашему личеству. А насчет же улыбки, по его словам, воину не подобает умирать в слезах.

– Храбёр, храбёр. И бает складно. Но коли этому майору жизнь пощажу без присяги, то и другим, поди, придется ее оставлять, а сего допустить невозможно.

– Ваше величество, государь-надежа! – Питер Редферн, в казачьем кафтане окончательно превратившийся в Петра Реброва, пробился сквозь толпу и рухнул на колени перед Пугачевым. – Разреши слово молвить.

– Говори, казак. – «Император» удивленно воззрился на своего подданного.

– В защиту сего офицера хочу слово сказать. Я его долго знаю. Вы, государь, по мудрости своей вешаете кровососов, которые кровь бедного люда пьют. Майор же этот отродясь простого человека не обидел. У него-то и имения нет, он лишь храбростью своей перебивается. Явите милость, великий государь, сохраните жизнь ему, этим вы снищите почтение у сотен других, таких же, как и он, честных воинов, кои решат присягнуть вам, когда узрят в милосердии и величии.

– Слушай, капитан, это шо за адвокат Плевако? Где ты такого нашел? И тебе из-под коня на звук с полета шагов пулю в цель послать, и за словом в карман не лезет. Еще бы такой вот суд присяжных, мы бы с тобой горя не знали. Это ж по штуцеру у каждого – двенадцать стволов получается!

– Между прочим, твой земляк.

– А, ну тогда ясно, у нас это...

– Встань, казак, – нахмурив брови, произнес Пугачев. – Слова твои я выслушал. Желает ли еще кто вступиться за охфицера?

– Вешай, государь! На веревку барина! – разнеслось из толпы. – Попили нашей кровушки!

– Сам слышишь, что народ решил, – хмуро отрезал «император». – А ты, майор, желаешь ли сказать что на прощание, али, может, просить о чем?

Лис автоматически перевел мне сказанное Пугачевым, и пальцы его сжались на рукояти сабли. Я представил себе, как стремительным рывком выхватывает клинок «енерал-атаман». Голова «императора» и веревка, тянувшаяся от толстой ветки к моей шее, окажутся на траектории его движения почти одновременно. Я представил себе, как покатится под ноги коня бесшабашная пугачевская башка, как встанет на дыбы соловый кирасирский кракен и начнется по всему двору такое, что не приведи Господь!

– Командир, ты готов?

– Готов. Начинаем по счету «три». Пугачев на тебе, я беру того, что справа. А пока переводи.

Мне было поручено задание, и, насколько сие было возможно, я его выполнил. Мне не о чем просить вас. – Я воздел руки к небу, и пистолет, как ему надлежало, выпал из своего кармашка.

– Раз. – Я прошу у Всевышнего даровать мне достойную смерть.

– Два. – Я начал опускать руки...

– Уланы, уланы в степи! – пронеслось над постоялым двором.

– Откуда здесь уланы? – повернулся к наблюдателю Пугачев, казалось, теряя ко мне всякий интерес.

Привлеченная возможностью нового зрелища, толпа начала стремительно таять, спеша занять места на бревенчатых стенах, окружавших ставку. Я скрестил руки на груди, продолжая стоять на своем неказистом эшафоте в ожидании дальнейших распоряжений. Моя горделивая поза не была признаком надменного спокойствия, как могло показаться со стороны. Я просто осознавал, что закрепленный на шнуре пистолет тут же выскользнет из рукава, стоит мне опустить руку. «Кого, интересно, черт принес? – думал я. – Орловы, Елизавета или же отряд Михельсона, решивший налетом на ставку покончить с разбойным главарем? – Пока что, наблюдая пугачевцев, вглядывающихся в степную даль, я не мог дать себе ответа на этот вопрос. – Если это Михельсон, – я скосил глаза на по-прежнему равнодушно торчавшего возле моего эшафота палача, – обязательно начнется заварушка. Тогда я точно успею всадить пулю в голову этому страхоидолищу, и будь что будет. Ну а если нет, значит, продолжим с того места, на котором закончили».