Книга Трехглавый орел - Владимир Свержин

– А еще господин офицер просит вам сказать, что мальчишкой имел счастье лицезреть вас в Голштинии на параде, который вы изволили принимать.

Мне пришлось скосить глаза в сторону, чтобы не выдать удивления по поводу вольности перевода. Взгляд мой пал на штабную карту, украшавшую стол. Не нужно было быть великим географом, чтобы опознать земли, на ней обозначенные. «Карта земель Мекленбург-Шверен и Мекленбург-Стрелец» – гласила крупная надпись. Я сделал вид, что мучительно пытаюсь расстегнуть нагрудник, стараясь скрыть предательскую улыбку. Не знаю уж, насколько это удалось, но спустя пару минут пакет перекочевал «в собственные руки».

– Свет тут нынче что-то плохой, – небрежно взяв депешу, брякнул «государь-император», – потом почитаю, когда свечей поболе принесут. Так говоришь, он меня в прежние дни во славе видел? – Пугачев исподлобья покосился на нежданного свидетеля своего величия. Понятное дело, все это было неприкрытой ложью, хотя бы потому, что ни он, ни я ни разу не были в Голштинии. – Что ж, истинно говорит али смерти избежать хочет, все одно. Коли хочет мне верой и правдой служить, пусть на верность присягнет. Тогда запишу его к тебе в отряд казаком, а уж коли выслужится, то, может, при штабе писарчуком оставлю.

– Вальдар, я тебя прошу, убавь свой гонор. Ты же видишь, монарх, так сказать, изрядно принял на грудь, а потому напрочь бескрышный. Он тебя повесит, что два пальца об асфальт. Ну если хочешь, можешь рассказать считалку хоть про Шалтай-Болтая, а я ему переведу как присягу. Ты только кивни согласно.

Я посмотрел на Пугачева, в своем маскарадном костюме пытавшегося изобразить гордое величие. Комок подступил к горлу от мысли о том, что сейчас может произойти, стоит мне отказаться. Комок стоял в горле, мешая дышать и не желая сглатываться. Я понимал, что Лис абсолютно прав и что подобной присяге грош цена, но все мое естество бунтовало против этого. Я бы умер от разрыва сердца раньше, чем смог наклонить голову. Я шагнул вперед, навстречу Пугачеву. Глаза его недобро зыркнули, и он схватился за эфес сабли.

– Нет, – четко произнес я по-русски.

– Ну ты кретин! – раздалось у меня в голове. – Ты что, не соображаешь, тебя же сейчас повесят! Что ты вытворяешь?!

– Лис, я потомок вестфольдских конунгов. Мой род существует уже более девятисот лет. Я не могу присягнуть этому шуту гороховому. Понимаешь, не могу.

– Не понимаю.

– Повесить негодяя! – прорычал сквозь зубы Пугачев. – Здесь же во дворе. Немедля.

Я четко развернулся на месте, щелкнув каблуками.

– Ну каков стервец! Мне бы таких поболе... – послышалось за моей спиной.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Настоящий честолюбец даже собственный эшафот рассматривает как макет пьедестала.

Талейран

Высокое дерево, произраставшее в углу двора, как видно, не раз выполняло малопочтенную роль виселицы. Толстая ветка, торчавшая из ствола почти под прямым углом, была отполирована частым трением об нее веревки и оттого смотрелась особо зловеще, напоминая своей обглоданностью о неминуемой смерти. Меня вывели на крыльцо, и шатавшиеся без дела по двору казаки и крестьяне, увидев очередного офицера в изодранном мундире, начали безмолвно, с ленивой скукой на лице кучковаться вокруг дерева в ожидании скорого зрелища.

– Тю, ты ба, уже хтось веревку спер! – услышал я чью-то неторопливую речь. – А поутру висела.

– То Петро потянул. Он кушак в карты продул, ему штаны перепоясать нечем было.

– А-а. – Первый говоривший закивал головой. – Тоды понятно. Ну ничего, ща Матвей Рванов придет, у него еще есть. А нет, так он ее с Петра вместе со штанами сдерет.

Судя по дружному хохоту окружающих, шутка имела успех.

– Тять, а тять! – К одному из говоривших подбежал мальчонка лет двенадцати. – А правду бают, что у мертвяков, когда их вешают, язык вываливается?

– А ты погоди чуток, ща этого хлыща повесят, сам увидишь.

Я отвернулся от говоривших. Не то чтобы при мысли о предстоящей гибели меня охватывал неумолимый ужас, леденящий тело и душу. Я готов был умереть достойно. Но, черт возьми, подобная беседа могла начисто отбить всякую охоту умирать! Когда все веселятся, отчего бы не повеселиться самому, и уж если доведется лечь на этом дворе, то, как подобает вестфольдингу: в бою, с оружием в руках. Мой заветный деренжер все еще находился в рукаве, подобно запасному тузу у записного картежника, а это, при удачном раскладе, давало шанс на один выстрел. Там, глядишь, дело дойдет до драки, и саблю раздобуду, дайте только дорваться. А пока меня с ней положат, я столько дел здесь наделаю, у валькирий от переноски трупов грыжа сделается.

– Рванов идет, Рванов идет, – послышалось шушуканье среди толпы.

Я покосился туда, откуда слышался говор. Человек, которого с затаенным ужасом оглашала толпа, действительно мог вызвать оторопь у кого угодно. Ростом примерно шести с половиной футов, он не казался слишком высоким. Ширина плеч и мощный торс скрадывали его гигантский рост. Густая черная борода, начинавшаяся у самых глаз, полностью скрывала щеки, а красная кумачовая повязка на манер пиратской закрывала лоб до черных нависших бровей. Однако нос Матвея Рванова был выставлен на всеобщее обозрение, и его вид не оставлял сомнений в происхождении прозвища. Вырванные напрочь ноздри прямо свидетельствовали о том, что прячут под собой борода и повязка – выжженные государевы клейма «вор», «разбойник», «душегуб». Палач шел через толпу, спешащую расступиться перед ним, неся на плече толстый чурбак длиной футов пять. Дойдя до дерева, он поставил свою ношу на землю и, поглядев вверх, туда, где должна была болтаться петля, укоризненно покачал головой. Затем в полном молчании развернулся и вновь пошел куда-то на задний двор через расступающуюся в суеверном ужасе толпу.

– Ну шо, капитан, веселишься? – Тон Лиса был безрадостен. – Будут какие-нибудь дельные предложения?

– В целом – нет. Думаю устроить на прощание небольшой салют, а там бог, храня корабли, да помилует нас.

– Ты ба! На стихи потянуло! Значит, еще не совсем спекся. Ладно, что ты называешь салютом?

– У меня в рукаве пистолет. Негусто, конечно, но для переполоха хватит.

– А лучше бы у тебя в рукаве пулемет был. Ну да, чем богаты... Я тоже о чем-то подобном думал. На институтском задании можно, конечно, поставить крест, но не отдавать же тебя на съедение за твой неизбывный аристократизм. Я Редферна твоего переодел и вооружил, затешется в толпу, в нужный момент свои пять копеек вставит. Мои казачки, опять же, подтянутся. Они уже погуляли, соображают туго. Крикну, что наших бьют, авось получится. Авось суматоха поднимется. Авось в суматохе выскочим. Авось потом в степи затеряемся. – Лис тоскливо вздохнул. – В общем, ударим могучей кучкой по русскому бунту, бессмысленному и беспощадному.

– Матвей возвращается, – донеслось до меня.