Книга Вдова военного преступника - Элли Мидвуд

Когда у моих малышей наконец начали слипаться глаза, я убрала бутылочки, поправила их одеялко и повернулась к скамье, на которой оставила Эрни. Он стоял ко мне спиной и смотрел в противоположную от меня сторону. Я попыталась проследить за его взглядом, но не увидела ничего, кроме пустых тропинок и кустарника.

— Эрни! — окликнула я его. Улыбаясь от уха до уха, мальчик повернулся ко мне, сжимая плюшевого медвежонка у груди. Такой игрушки у него никогда не было, да и скамья, когда я сажала его туда, была пуста, это я помнила точно. — Откуда ты это взял?

— Папа дал мне. — Мой сын хитро ухмыльнулся и погладил голову медведя.

— Daddy gave you? — переспросила я, имея в виду Генриха и удивляясь, почему он вдруг назвал его Papa.

— Nein! Papa, — Эрни ответил на немецком, тряся головой. — Papa gave me, not daddy. На мой день рождения.

— Папа подарил? — снова переспросила я.

— Ja! Papa.

Мне не хотелось расстраивать сына, который скорее всего нашёл чью-то игрушку под скамейкой и вообразил, что это был подарок его покойного отца, дальнейшими расспросами, а потому просто чмокнула его в макушку и улыбнулась.

— Ну что ж, это очень мило с его стороны, подарить тебе такого замечательного мишку. Можно мне посмотреть на него поближе?

Эрни протянул мне медведя, и я заметила, что игрушка была абсолютно новой.

— Какой хороший мишка! Папа очень тебя любит, если он нашёл такого хорошего мишку тебе в подарок, ja?

— Ja! — Эрни взял плюшевого мишку у меня из рук и снова прижал его к груди.

Когда мы вернулись с прогулки, Генрих встретил нас на пороге, чтобы помочь с коляской. Он тоже сразу же заметил найденную Эрни игрушку.

— Похоже, кто-то принёс нового друга из парка? — Мой муж с любовью взъерошил волосы сына, кивая на медведя.

— Да. Папа дал мне на мой день рождения, — Эрни повторил то же самое, что и заявил мне в парке всего десять минут назад.

— Не обращай внимания, — быстро шепнула я Генриху на ухо, заметив его удивлённый вид, прежде чем он начал бы задавать вопросы, которые могли расстроить мальчика. — У детей такая буйная фантазия; он нашёл его где-то под скамьёй и вообразил, что это папа послал ему с неба.

Генрих кивнул с заговорщической улыбкой, и снова повернулся к сыну.

— Надо же, какого он тебе подарил замечательного мишку! Как же мы его назовём?

— Я ещё не знаю.

— Не знаешь? Но ему нужно имя. Пойдём подумаем над этим, пока мама уложит твоих братика с сестрёнкой?

Отец с сыном направились в гостиную, а я смотрела им вслед, в очередной раз с облегчением думая, что рождение его собственных, биологических детей ни капли не уменьшило любви Генриха к Эрни. Их связь, пожалуй, даже ещё более окрепла теперь, когда Эрни подрос и начал имитировать всё, что делал его отец, начиная с бритья (эта процедура всегда особенно завораживала Эрни, который каждое утро забирался на крышку унитаза и повторял движения отца с невидимой бритвой у лица), и заканчивая «работой» за одним столом — Генрих над своими бумагами для ОСС, а Эрни над очередным рисунком. Вид у мальчика при этом всегда был такой серьёзный, будто это он занимался делами разведки, а не Генрих. В такие моменты я всегда возносила безмолвную молитву богу, что хоть он у меня оставался.

Октябрь 1947

Сегодня был грустный день. Прошёл год с тех пор, как я потеряла Эрнста, и сегодня я решила купить букет цветов, чтобы почтить его память. Погода стояла не по-осеннему тёплая, и я воспользовалась этим, чтобы нарядиться для него. Урсула с радостью согласилась присмотреть за моими детьми, пока меня не будет, и я, брызнув духами на шейный платок и подкрасив губы, улыбнулась своему отражению при мысли, что я будто и в самом деле собиралась к нему на свидание.

Лишний раз порадовавшись удивительно мягкой Нью-Йоркской осени, я остановилась у цветочного прилавка у входа в Центральный Парк и весьма удивила торговца, протянув ему деньги за сорок четыре красных розы — по одной за каждый год жизни Эрнста, будь он сейчас со мной.

— Чей-то день рождения? — почти что угадал торговец.

— Да.

Я решила не вдаваться в детали; он был совсем недалёк от истины — день рождения Эрнста был всего двенадцать дней назад. Мы даже устроили небольшой праздник по этому поводу, чтобы малыш Эрни мог отпраздновать особый день в память его отца. Мы дали ему задуть свечи на маленьком торте, а после мы с Генрихом смахнули по слезе, когда наш старший сын положил «папин подарок» рядом с фотографией Эрнста — рисунок, на котором он изобразил всех нас, гуляющими в парке. Он даже собак не забыл нарисовать; не думаю, что я когда-либо раньше видела что-то настолько трогательное.

Я мысленно обрадовалась, что сегодня был рабочий день, и соответственно людей в парке было совсем немного. Я какое-то время бесцельно шла, переходя с тропинки на тропинку, не зная толком, куда направиться. Да и не было у меня возможного места назначения, где я могла бы приклонить колени и возложить свой букет. Даже будь я сейчас в Германии, то и там бы не было могилы, на которой я могла оплакать свою так рано ушедшую любовь. Международный военный трибунал решил, что не заслуживали военные преступники ни могилы, ни хоть сколько-нибудь простого погребения, а посему попросту кремировали их тела, а пепел развеяли над ближайшей рекой — это согласно официальным источникам. Неофициальные ссылались на то, что и этой чести покойникам не оказали и высыпали их прах в канаву недалеко от крематория.

Тесно прижимая розы к груди, я продолжала шагать в поисках подходящего места, пока не остановилась у памятника Бетховену. Задрав голову к бюсту композитора, я ухмыльнулась. «А что, он тоже был немцем, не так ли?» За отсутствием чего-то более подходящего, я приблизилась вплотную к гранитному постаменту, опустила цветы у его основания и снова подняла глаза на холодный камень.

— Добрый день, господин Бетховен. Надеюсь, вы не очень рассердитесь, но эти цветы не для вас. Они для человека, которого я очень любила…и до сих пор люблю. Сегодня годовщина со дня его казни, и я надеюсь, вы не будете против и передадите ему от меня привет, потому как…вы оба сейчас где-то в одном месте, и говорите на одном языке.

Я подавила смешок, прикрыв рот рукой, чувствуя себя до ужаса глупой вот так беседуя с памятником. Ну и что? Решив, что говорить подобным образом с Эрнстом было ничем не глупее, чем с мёртвым композитором, я снова заговорила:

— Эрни, милый мой Эрни… Как ты там? Ты ведь знаешь, что я разговариваю с тобой каждый день, с твоей фотографией, конечно, но всё же… Так мне хотя бы не так одиноко после того, как ты покинул меня. Нет, прости меня пожалуйста, у меня нет никакого права так говорить. Ты никогда бы меня по своей воле не оставил. Это я тебя покинула, любимый мой; это я виновата во всём, что с тобой случилось. Ты же всегда был рядом, ты любил меня, всегда любил. Не всегда знал, как это показать, но всё же любил. А я так тебя предала…