Книга Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II - Петр Романов

К Николаю Павловичу Романову можно относиться по-разному, но если говорить в заключение не о политике, а о человеке, следует признать: не по своей воле вступил он на русский престол, но уж надев на себя корону, трудился так, как мог. Выкладываясь без остатка. Что редко случается с их императорскими величествами.

«Железный самодержец» однажды заметил: «Вот уже скоро двадцать лет я сижу на этом прекрасном местечке. Часто случаются такие дни, что, смотря на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал».

Это сказано искренне. И металл, как известно, устает.

Дважды сваренная капуста. Маркс и Энгельс перечитывают «Завещание» Петра Великого

На каждого горячего славянофила той эпохи приходился как минимум один темпераментный западный русофоб. Двум из них – Марксу и Энгельсу – в России даже поставили многочисленные памятники. Правда, как основоположникам научного коммунизма, а не за русофобию, о которой большинство их русских поклонников не подозревает до сих пор.

То, что в основе советской идеологии лежит марксизм, представляется аксиомой лишь тем, кто очень хочет в это верить. На самом деле отношения марксистов с Россией не задались с самого начала.

Русских и вообще славян (за исключением поляков) «основоположники» не любили как по идейным соображениям, так и просто по наитию. Во-первых, с их точки зрения, русское самодержавие и славянофильство представляли собой главную по тем временам угрозу грядущей социалистической революции в Европе – следовательно, любые средства в борьбе с Россией и славянами были оправданы. Во-вторых, по мнению «основоположников», славяне плелись в хвосте революционного процесса, а потому довольно долго не представляли для марксистов ни ценности, ни интереса в силу своей «недоразвитости».

В последнем разделе коммунистического манифеста (1848), где рассматривается вопрос взаимоотношений с оппозиционными партиями в различных странах мира, о России нет даже упоминания, а первая публикация манифеста на русском языке в «Колоколе» никаких эмоций, кроме недоумения (зачем это им?), у Маркса и Энгельса не вызвала. Энгельс назвал это издание «литературным курьезом». И только.

За событиями в России, конечно, наблюдали, и очень внимательно, но отнюдь не в надежде увидеть там ростки прогресса, а лишь осуществляя необходимый мониторинг действий потенциального противника. Маркс учил русский язык не из уважения к русской мысли и культуре, а просто потому, что считал нужным черпать сведения о России из первоисточников.

Немногочисленные русские оппозиционеры также вызывали у «основоположников» изрядный скепсис. Их перу принадлежит немало язвительной критики в адрес демократа Герцена, анархиста Бакунина и других русских «столпов революционной мысли». Добрых слов от Маркса и Энгельса удостоилась лишь одна русская революционная партия – «Народная воля» (о ней речь пойдет позже) и лишь один крупный русский диссидент, как раз родоначальник народничества Николай Чернышевский. Его мысль о том, что Россия придет к социализму через крестьянскую общину, показалась Марксу и Энгельсу любопытной.

О том, какими в действительности были отношения Маркса с Бакуниным и Герценом, можно при желании прочесть в мемуарах последнего. В своей книге «Былое и думы» Герцен, например, с возмущением рассказывает о том, как «Маркс, очень хорошо знавший Бакунина, который чуть не сложил свою голову за немцев под топором саксонского палача, выдал его за русского шпиона», опубликовав в своей газете очевидную фальшивку. Будучи разоблаченным, основоположник научного коммунизма ограничился лишь двумя словами о том, что статью о Бакунине поместили «во время его отсутствия».

Комментируя откровенно неприличную отписку Маркса, Герцен с возмущением пишет:

Финал совершенно немецкий – он невозможен не только во Франции, где… издатель зарыл бы всю нечистоту дела под кучей фраз, слов, околичнословий, нравственных сентенций, покрыл бы ее отчаянием qu’on avait surpris sa religion [что злоупотребили его доверием] – но даже английский издатель, несравненно менее церемонный, не смел бы свалить дела на сотрудников.

В другой раз объектом нападок Маркса стал уже сам Герцен. Когда международный комитет, состоявший из различного рода иностранных политэмигрантов и английских социалистов, пригласил русского демократа выступить на митинге в Лондоне «в память революции 1848 года», Маркс в ультимативном тоне потребовал от организаторов мероприятия отозвать уже направленное Герцену приглашение.

Когда организаторы митинга попросили аргументировать позицию, Маркс, как пишет Герцен,

…сказал, что он меня лично не знает, что он не имеет никакого частного обвинения, но находит достаточным, что я русский, и притом русский, который во всем, что писал, поддерживает Россию, – что, наконец, если комитет не исключит меня, то он, Маркс, со всеми своими будет принужден выйти.

Так и случилось. При голосовании по этому вопросу марксисты с треском проиграли и покинули комитет, а Герцен, как он сам признает, назло всем приехал на митинг и выступил. Герцен отмечал: «…вся эта ненависть со стороны Маркса была чисто платоническая, так сказать, безличная – меня приносили в жертву фатерланду – из патриотизма».

Безличный характер этой ненависти и впечатляет. Достаточно было быть просто русским, чтобы оказаться у Маркса под подозрением.

Плохо ладила Россия с классическим марксизмом и позже, даже «исправившись» и встав во главе мирового революционного процесса. Свидетели рассказывают, что, когда в 1895 году Ленин, встретившись в Париже с Полем Лафаргом (членом I Интернационала и зятем Маркса), начал ему рапортовать об успехах в деле изучения русскими рабочими марксистских трудов, родственник «основоположника» воспринял рассказ гостя с большим скептицизмом. Услышав, что русские рабочие не только читают, но и понимают Маркса, Поль Лафарг категорически эту возможность отверг: «Ну, в этом вы ошибаетесь. Они ничего не понимают. У нас после двадцати лет социалистического движения Маркса никто не понимает».

Ничего не изменилось и после Октябрьской революции. Когда в 1924 году советская делегация прибыла в Великобританию и поставила перед англичанами вопрос о возможности перенесения могилы Маркса из Лондона в Москву, этой попытке яростно воспротивились его внуки, заявившие, что Ленин и большевики к подлинному марксизму никакого отношения не имеют.

В письме, направленном потомками Маркса на имя тогдашнего английского премьера Макдональда, говорится о том, что их великий предок во всех своих работах выражал «глубокое недоверие к русским методам». Нет никаких сомнений, утверждали родственники, что их великий дедушка восхитился бы «…великолепными качествами Ленина как борца за русскую революцию, но, с другой стороны, никто не имеет права сомневаться в том, что Маркс не потерпел бы, если бы кто-то попытался утверждать, будто дело большевиков инспирировано марксистской философией».

Иначе говоря, большевизм для истинных марксистов был ребенком незаконнорожденным, продуктом некоего революционного адюльтера, а потому признать в нем своего родственника западноевропейские последователи Маркса не пожелали.