Книга Тайны Шлиссельбургской крепости - Николай Коняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тут жил Михаил Александрович Бакунин, — сказал смотритель, показывая мне мое новое помещение.
Никогда еще гофмейстер или церемониймейстер его императорского величества государя всея России никому не показывал исторической комнаты с таким удовольствием, с каким мой шлиссельбургский сановник открыл предо мною эту двухсаженную клетку. На лице его рисовалось и чувство собственного достоинства по поводу того, что ему, пришлось быть тюремщиком такого знаменитого человека, как Михаил Бакунин, и величественная вежливость, и, наконец, гордость за того, кому выпала на долю высокая честь — сидеть в камере Бакунина. Однако, что касается меня, то простак ошибся: положим, я не раз слышал о русском революционере, отце анархистов, но не был знаком с его деятельностью настолько, чтобы почувствовать всю важность положения»…
Однако хотя и поместили Михаила Александровича Бакунина в одной из лучших камер (№ 7) Секретного дома, хотя и испытывали тюремщики гордость за то, что им выпала такая высокая честь, но Бакунину в Шлиссельбурге пришлось нелегко.
У него развилась цинга, начали выпадать зубы.
Но при этом М.А. Бакунин, — кажется, единственный узник Шлиссельбурга, сумевший сохранить в себе огонь революционности и в этой тюрьме.
«Страшная вещь — пожизненное заключение, — рассказывал он потом Александру Ивановичу Герцену. — Влачить жизнь без цели, без надежды, без интереса! Со страшной зубной болью, продолжавшейся по неделям… не спать ни дней, ни ночей, — что бы ни делал, что бы ни читал, даже во время сна чувствовать… я раб, я мертвец, я труп.
Однако я не упал духом, я одного только желал: не примириться, не измениться, не унизиться до того, чтобы искать утешения в каком бы то ни было обмане — сохранить до конца в целости святое чувство бунта».
Впрочем, история, что делал М.А. Бакунин со своим «святым чувством бунта», покинув Шлиссельбург, относится уже к царствованию Александра II, и мы вернемся к ней в следующей главе.
Да придет же смерть на ня, и да снидут во ад живи: яко лукавство жилищих их, посреде их.
«Перед нами, словно огромная темная стена, стоит Ладога. Озеро как будто поднимается и силится закрыть собою горизонт. Так и ждешь, что вот-вот вся эта громада воды рухнет на тебя. Даже яркое июньское солнце не в силах позолотить этих угрюмых волн; они не блестят, а кажутся серой непрозрачной массой. Напротив нас, точно темный нарост на плоской поверхности озера, выступают прямо из воды стены крепости… — вспоминал Бронислав Шварце о своем прибытии в Шлиссельбург. — Но вот от крепостного вала что-то отделилось и начало приближаться к нам.
Через минуту даже мои слабые глаза увидели какое-то плывущее пятно, по обеим сторонам которого равномерно шевелились темные лапы, и вдруг показалась лодка, подвигавшаяся с помощью длинных морских весел… Еще минута и к берегу пристало судно с шестью гребцами, сумрачным рулевым и суровым, с сильной проседью, офицером. Главный жандарм подошел к нему мерным шагом и, отдав честь, вручил белый пакет; возница соскочил с козел и перенес в лодку мои вещи; затем, звеня кандалами, спустился в нее и я вместе с жандармами… Все меньше и меньше становились невзрачные домики и церкви уездного городка. Вдали, на другом берегу Невы, темнел хвойный лес. Чем ближе подвигалась лодка к тюрьме, тем яснее вырисовывались серые стены и зеленый низкий вал, окружавший всю крепость. Вскоре мы были у пристани».
1
Бронислав Шварце — французский гражданин (сын польского эмигранта) — занимался подготовкой Польского восстания 1863 года.
Он был арестован и приговорен русским правительством к смертной казни, которую ему заменили вечной каторгой. С дороги в Сибирь он был возвращен и весною 1863 года заключен в Шлиссельбургскую крепость, где пробыл семь лет в Секретном доме.
За несколько лет до него покинул Секретный дом Шлиссельбурга М.А. Бакунин, одиночное заключение которому заменили ссылкой в Сибирь на поселение.
Бронислава Шварце возвратили в Шлиссельбург с дороги в Сибирь.
Было ли это связано с побегом М.А. Бакунина за границу, судить трудно, но, некая зеркальность в судьбах «гениального русского забулдыги», так называл М.А. Бакунина Александр Блок, и польского повстанца явно присутствует.
Впрочем, к Б. Шварце мы еще вернемся, а пока завершим историю покаявшегося М.А. Бакунина. Он исповедался еще Николаю I, а Александру II он вообще пообещал «посвятить остаток дней сокрушающейся… матери». Покаяние было принято, и Бакунина перевели из Шлиссельбурга в Сибирь на поселение.
Мы не знаем, о чем думал Михаил Александрович Бакунин, когда — тут так легко с помощью зеркального отражения перевернуть описание Бронислава Шварце! — всё ближе становились дома и церкви берегового Шлиссельбурга, всё меньше — остающаяся за спиной островная крепость, и только огромная, словно темная стена, стояла Ладога…
Может быть, возле темной ладожской стены Бакунин, действительно, собирался посвятить остаток дней матери и приготовиться достойным образом к смерти, но скоро это желание позабылось.
«Бакунин — одно из замечательнейших распутий русской жизни, — писал Александр Блок. — Кажется, только она одна способна огорашивать мир такими произведениями. Целая туча острейших противоречий громоздится в одной душе: «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень» — из всего этого Бакунину не хватало разве стихов — в смысле гармонии; он и не пел никогда, а, если можно так выразиться, вопил на всю Европу, или «ревел, как белуга», грандиозно и безобразно, чисто по-русски. Сидела в нем какая-то пьяная бесшабашность русских кабаков: способный к деятельности самой кипучей, к предприятиям, которые могут привидеться разве во сне или за чтением Купера, — Бакунин был вместе с тем ленивый и сырой человек — вечно в поту, с огромным телом, с львиной гривой, с припухшими веками, похожими на собачьи, как часто бывает у русских дворян. В нем уживалась доброта и крайне неудобная в общежитии широта отношений к денежной собственности друзей — с глубоким и холодным эгоизмом. Как будто струсив перед пустой дуэлью (с им же оскорбленным Катковым), Бакунин немедленно поставил на карту всё: жизнь свою и жизнь сотен людей, Дрезденскую Мадонну и случайную жену, дружбу и доверие доброго губернатора и матушку Россию, прикидывая к ней все окраины и все славянские земли. Только гениальный забулдыга мог так шутить и играть с огнем. Подняв своими руками восстания в Праге и Дрездене, Бакунин просидел девять лет в тюрьмах — немецких, австрийских и русских, месяцами был прикован цепью к стене, бежал из сибирской ссылки и, объехав весь земной шар в качестве — сначала узника, потом — ссыльного и, наконец, — торжествующего беглеца, остановился недалеко от исходного пункта своего путешествия — в Лондоне».
В Лондоне, как известно, М.А. Бакунин сделался было другом Карла Маркса, но потом разошелся и с ним и одним из первых начал предостерегать против «диктатуры пролетариата», которую проповедовали Маркс.
