Книга Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

Ежегодно при дворе 1 января устраивался бал-маскарад, в котором военные (и не только они!) принимали обязательное участие. «Данным утром я отправился к великому князю Константину со всеми офицерами Главного штаба, чтобы поздравить его высочество с Новым годом . В 9 часов вечера я отправился на придворный маскарад. Толпа купцов была такой большой, что с трудом удалось сквозь нее пробиться; жара — столь удушающая, что я не думал, что выберусь оттуда», — сообщал Н. Д. Дурново. По-видимому, особенно неуютно чувствовали себя на таких балах те офицеры, у кого были проблемы со зрением: Александр I имел странное, с нашей точки зрения, предубеждение против очков, считая их чем-то неприличным, и запретил появляться в них при дворе.

Вообще в ту эпоху повод для бала находился всегда. Так, И. С. Жиркевич вспоминал: «В 1808 году Государь ездил в Эрфурт для свидания с Наполеоном. Пред возвращением его пришла мысль гвардии дать ему бал, для чего с каждого офицера было взято 50 рублей (то есть четверть годового жалованья армейского капитана. — Л. И.). Бал был в доме графа Кушелева, где теперь Главный штаб, против Зимнего дворца. Народу было множество, но, по обширности дома и по разделению предметов празднества, то есть танцы, театры, акробатические представления, ужин и т. п., все разбивалось в разные отделения и зябло, ибо на дворе стужа была необыкновенная, а покоев, сколь ни силились топить, согреть не могли. Во время танцев на канате у акробатов начали коченеть ноги, главный танцор упал и сломал себе ногу; в зале было так холодно, что местах в десяти горел спирт, а дамы все были закутаны в шали и меха». Этим дело не кончилось: «Из благодарности за этот бал, Государыня Императрица Мария Федоровна дала особый бал в Зимнем дворце, к которому были приглашены без изъятия все офицеры гвардейских полков (чего прежде не случалось, ибо приглашали известное число таковых) и по гвардейскому корпусу было отдано особое приказание от Великого князя Константина Павловича, чтобы, кроме дежурных, непременно быть всем на бале к 8-ми часам вечера; за небытие или опоздание будет взыскано, как за беспорядок по службе». Таким образом, бал для военных — не только удовольствие, но и обязанность.

«Государю угодно было, чтоб столица веселилась . Балы в знатных домах, у иностранных послов, в домах богатых купцов чужеземного происхождения и у банкиров бывали еще чаще, чем перед войной (1805 — 1807 годов. — Л. И.). Почти везде, особенно к купцам и банкирам, через полковых командиров приглашаемы были гвардейские офицеры, даже незнакомые в доме. На балы к купцам и банкирам привыкли уже ездить даже знатные сановники, потому что сам Император удостаивал их своим посещением». Именно на балу в Вильно в ночь с 11 на 12 июня 1812 года император Александр I получил известие о вторжении неприятельских войск в Россию. Ровно через полгода в том же самом Вильно грандиозным балом увенчалась «претрудная, но славная кампания». 12 декабря «Кутузов дал Императору бал в доме графа Тизенгаузена. Его Величество появился в сопровождении своего первого генерал-адъютанта Уварова; войдя в залу, он весьма милостиво поклонился дамам, в этот момент князь Кутузов поверг к его стопам несколько знамен, взятых графом Витгенштейном у неприятеля и только что привезенных курьером. Император, видимо, был изумлен этим, но вскоре его глаза заблистали радостью, и он вошел в кабинет один с фельдмаршалом. Полчаса спустя Его Величество вышел в залу, подошел к дамам и открыл бал полонезом; танцы продолжались до утра».

Безусловно, жизнь гвардейских офицеров существенно отличалась от быта «грешной армейщины». Так, Ф. В. Булгарин вспоминал о том, какие наставления он получал от корпусных наставников в пору беззаботного кадетства: «Может случиться, что ты будешь стоять на квартирах, в каком-нибудь уединенном месте, где не будет никакого общества, никакого рассеяния. Нельзя же все читать и писать, и вместо того, чтоб для рассеяния играть в карты или молоть вздор, ты найдешь приятное времяпрепровождение в музыке, доставляя удовольствие и себе и другим. Это может отвлечь тебя от дурного общества, в котором приобретаются дурные привычки и склонности. Я знал несколько отличных молодых людей, подававших о себе прекрасные надежды, которые спились с круга, ища рассеяния в веселых обществах. Да избавит тебя Бог от этого. Учись музыке и рисованию: эти два искусства доставят тебе много радостей в жизни». Занятия армейских офицеров, чьи полки были расквартированы в «уединенных местах», перечислены в рассказе M. М. Петрова: «А как в лагерях — офицеры после службы бывают обыкновенно вместе. Многие слушают чтение книг, им подмастных, а другие занимаются музыкою, играя и пилюкая; свайка тоже не забыта; затем есть кулига у такой братии, которые надувают друг друга в пеструхи спроста и всячески». Термином «кулига» офицер обозначил банальное слово «пьянство», пристрастием к которой отличались даже некоторые командиры полков, что следует опять же из красноречивого повествования M. М. Петрова: «…Полковник Перский выключен был из службы за побег из его шефской роты полку двух рядовых с ружьями и патронными сумами, а на его место прибыл, не помню откуда-то, полковник Вестублев, человек старый, дослужившийся из артельщиков, ничком, в штаб-офицеры, и это бы ничего, но он любил куликать с деньщиками своими. Такие виды соблазна заставили меня отпроситься из адъютантов…»

Занимательные подробности офицерского быта в провинциальной глуши нашли отражение в записках Н. А. Дуровой: «кто курит табак, кто играет в карты, стреляет в цель» или же «объезжает лошадей, прыгают через ров, через барьер». Последнее занятие было изнурительным, но, в отличие от азартных игр, не представляло собой ничего предосудительного и обременительного для материального благополучия офицеров. «У местных зажиточных крестьян солдатам было очень хорошо стоять. Но меня мучила неодолимая скука, потому что, кроме изучения службы и езды верхом, у меня не было ни малейшего развлечения, за исключением постоянного общества кирасир и моего старшего унтер-офицера Ильенки, который учил меня службе . Тогда привели как раз новый ремонт, и мне разрешили выбрать лошадь. Я выбрал молодую белую кобылку Норманку и сам ее объезжал», — вспоминал И. Р. Дрейлинг. — Кроме нее, я ежедневно объезжал несколько лошадей для генерала. Остальным офицерам, получившим лошадей, было предложено упражняться в манеже, также и Иогансону, так что мы целый день исправно гоняли по манежу, а к вечеру возвращались усталые, не чувствуя под собой ног». Юный прапорщик-кавалерист довольно скоро приспособился к однообразной повседневности и даже научился извлекать из нее выгоду: «Охота и склонность к военному званию вскоре выработали из меня отличного служаку и великолепного наездника; поэтому меня чаще других назначали на такую службу, для которой требовался человек надежный и знающий свое дело. Отряд, в котором я находился, принадлежал к эскадронному штабу, благодаря чему я пользовался приятной возможностью всегда находиться при ротмистре, любившем меня не только за мое усердие к службе, но вообще относившемся ко мне хорошо как к человеку. Я у него бывал постоянно целыми днями. Позже, когда к нему из России приехала его жена, она меня также очень полюбила. Таким образом, я проводил время очень приятно».

Конечно, офицерский быт того времени невозможно представить себе без забав иного рода: «Тогда велась повсюду большая карточная игра, особенно в войске; играли обыкновенно в азартные игры…» Этот вид досуга был распространен повсеместно. Если в столичном гарнизоне военные «спускали» целые состояния в «фараон», «штосе», «вист», «квинтич», «гальбе-цвельве», то в армейских полках, расквартированных в отдаленных губерниях, чаще всего увлекались азартными играми, о которых в шутку говорили, что они «разжалованы впровинцию»: «пеструхи», «дурачки», «хрюшки». Характерная «примета времени» отражена в воспоминаниях H. Е. Митаревского: «Адъютант был очень богатый человек и любил играть в карты. Не только в частных домах, но и в трактирных, и в офицерских собраниях он играл по целым ночам. У него был собственный человек, почтенной наружности, который одевался, как какой-нибудь барин. Часто этот человек, вроде дядьки, у которого хранились и деньги, увещевал его и представлял несообразность такого пристрастия. "Счастие ваше, — говорил он своему барину, — что вы всегда проигрываете и что игра небольшая: все это не составляет для вас большого расчета; но подумайте, что если бы вы обыграли какого-нибудь бедняка-офицера?.. Где была бы ваша совесть?"» Добавим, что среди любителей карточной игры довольно часто попадались так называемые «игроки наверняка», для которых в погоне за выигрышем не составляло ни малейшего труда «передернуть карту». Более того, по словам С. Г. Волконского, «шулерничать не было считаемо за порок, хотя в правилах чести были мы очень щекотливы». Признанным мастером своего дела по праву считался граф Федор Иванович Толстой-Американец, увековеченный в эпиграмме Пушкина как «картежный вор». Впрочем, Ф. В. Булгарин утверждал, что служивший в Преображенском полку «Американец» был «умен как демон», вследствие чего его способности выходили за пределы примитивного обмана: «Он играл преимущественно в те игры, в которых характер игрока дает преимущество над противником и побеждает самое счастье. Любимые игры его были: "квинтич", "гальбе-цвельве" и "русская горка", то есть игры, где надобно прикупать карты. Поиграв несколько времени с человеком, он разгадывал его характер и игру, по лицу узнавал, к каким мастям или картам он прикупает, а сам был тут для всех загадкою, владея физиономиею по произволу. Этими стратагемами он разил своих картежных совместников, выигрывал большие суммы, жил открыто и роскошно».