Книга Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа» - Степан Гедеонов

Впрочем Шлецер справедливо заметил, что известие об основании государства дошло до Нестора только в неопределенном, смутном предании. Ни князья, ни он сам не знали ничего положительного о происшествиях IX века, о земле, из которой вышли призванные варяги, об имени, которым отличались до призвания и т. п. Коренные убеждения Нестора ограничиваются, если не ошибаюсь, следующими положениями:

1) Варяжская династия не туземная, но призванная откуда-то, из варяжского помория.

2) Она не шведская, не германская, не финская, не хазарская.

3) За исключением заморской родины, она не отличается ничем другим (или отличается весьма мало) от словено-русского племени.

Таковы положения, с которыми приходилось летописцу приступить к выполнению данного им обета показать «откуду есть пошла Руская земля».

Нестор был ученик византийцев; для него греческие хронографы, хронограф Георгия Амартола были ученой святыней; они казались и не могли не казаться ему всеведущими. Не зная ничего исторически положительного о происхождении Руси, пренебрегая народными преданиями, тесно связанными с языческими, он отыскивает у греков начало русского имени, и не встречая его до 865 года, т. е. до первого похода руси на Царьград, пишет: «Въ лето 6360, индикта 15, наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля. О семъ бо увъдахомъ, яко при семъ цари приходиша русь на Царьгородъ, якоже пишется въ лътописаньи гречьстемъ; темже отселе почнемъ и числа положимъ». Этого места, краеугольного камня Несторовой системы, никто, насколько мне кажется, еще не передал в его положительном, для меня до очевидности ясном значении. Шлецер переводит: «Въ лето 852, индикта 15, при начали царствовашя Михаила, началось имя Русской земли. Ибо намъ извъстно, что при семъ царе русы пришли къ Константинополю, какъ написано въ греческомъ времяннике». Погодин: «Первый слух об Русской земле в начале царствования Михаила; мы узнали об этом, потому что русь при этом царе приходила на Царьград, как написано в летописях греческих». Во всех этих переводах и переделках выражение «о семь» («о семь бо уведахомъ») приводится в неправильную связь с последующим «яко» («яко при семъ цари»), принимаемым в смысле наречия что, как. Взятое в этом значении наречие «яко» плохо вяжется с союзом «бо» («о семъ бо уведахомъ»), да и весь оборот вообще делается непонятным. По крайней мере, я не нахожу логической последовательности в словах: «Русское имя началось при Михаиле. Ибо нам известно, что при нем русь приходили на Царьград». Мне кажется, слово яко имеет здесь значение понеже, потому что, так как. «Не воскреснуть нечестивии на судъ ниже грешницы въ советъ праведныхъ: яко весть Господь путь праведныхъ, и путь нечестивыхъ погибнетъ». Смысл Несторовых слов: «В царствование Михаила земля наша начала прозываться Русью; мы же (бо) узнали (догадались) об этом (т. е. о том, что при Михаиле Русская земля стала именоваться Русью), потому что (яко) при этом царе русь приходили (в первый раз) на Царьград, как сказано в греческом времяннике» или другими словами: «Потому что при этом царе греческая летопись упоминает о руси впервые по случаю похода на Царьград». Я заключаю: 1) при самом вступлении в историю руси Нестор чистосердечно объявляет о системе ее происхождения, основанной не на фактах, а на предположении; 2) предположение Нестора о начале русского имени в девятом столетии основано, по собственному его сознанию, на первом помине о руси у византийского летописателя, не знавшего и не говорящего ни слова о ее происхождении.

В самом деле, византийские летописцы узнают русь только вследствие похода 865 года; каким бы хронографом ни пользовался Нестор (а, по всем вероятностям, ему был известен только один Георгий Амартол), он находил в нем и описание похода, и сказание о руси, как о новом, дотоле неизвестном народе.

Принимая точкой отправления русской истории первый помин о руси в византийских хронографах, он действовал, как несколько десятков лет тому назад те европейские ученые, которые не допускали присутствия в Европе славянского племени до VI века, потому что имя славян встречается впервые у Прокопия и у Иорнанда. Эти ученые рассуждали: если бы славяне жили в Европе до V или VI столетия, о них без сомнения было бы упомянуто у греческих и латинских писателей. Нестор, для кого вся классическая литература сосредоточивалась в Георгие Амартоле, говорит: если бы имя руси для славян существовало до половины IX века, Георгий Амартол непременно упомянул бы о нем до 865 года. Не то ли самое и с одинаковой силой логики повторяют и те исследователи, которые, не находя имени русь у Феофана и ал-Фергани, заключают отсюда о невозможности существования славянской руси до эпохи призвания варягов?

Но если до 862–865 года имя руси у нас не существовало, откуда, по соображениям Нестора, явилось оно? Кем занесено?

Нестору достоверно известно около тех же 862–865 годов призвание и водворение на Руси варяжских князей. Год пришествия Рюрика он мог приблизительно рассчитать уже по соображению с известным, всеми византийцами засвидетельствованным походом его сына, Игоря Рюриковича в 941 году. Он, естественно, приводит факт призвания в соединение с началом русского имени, определенным, по его мнению, первым помином о руси в греческом хронографе. В самом деле, имя руси является у византийцев впервые в царствование Михаила; к тому же времени относится начало варяжской династии. Не должна ли прийти ему в голову мысль об исторической связи этих двух, современных фактов? Историк нашей эпохи не рассудил бы иначе. С другой стороны, не естественно ли в летописце XI столетия побуждение отнести честь прозвания руси к первому князю владеющего рода? Не будь имя Рюрика так народно и так положительно знакомо самому Нестору, он назвал бы его Русом, как называли чехи и ляхи мнимого прародителя русского народа, и как летописец XVI века готов прозвать самого Рюрика: «Но мню, яко паче всъхъ сихъ достовернейши се есть, еже преподобный отецъ нашъ Несторъ, лътописца Руский, глаголетъ, яко отъ вожа, си есть князя своего Рурика, сие имя приятъ Русь: понеже въ оная времена отъ вожовъ своихъ славныхъ и храбрыхъ народы и языки обыкошася именовати, якоже ляхи отъ Леха, чехи отъ Чеха и проч.».

На систему Нестора о происхождении русского имени от варяг в IX веке могло иметь влияние и другое обстоятельство. Языческая Русь поклонялась святым рекам; предание о реке, «глаголемой Рось», как прародительнице народа, уцелело еще в XVII веке; при Несторе оно, вероятно, еще жило в обрядах и песнях повсюду празднуемых русалий. Благочестивый монах не мог терпеть для имени своего народа этимологии, пригвоздившей его навеки к языческому идолу; он искал этому имени объяснения на пути исторических соображений.

При всем том, производством от варягов имени русь, вопрос еще окончательно решен не был; как большая часть новейших исследователей, так и Нестор понимал, что без положительного, специального тому объяснения здравый смысл не может помириться с исчезновением, тотчас после призвания, варяжской руси из ее первобытной, приморской отчизны. Отсюда, в наше время, это множество германо-скандинавских русей (или, лучше сказать, их туманных призраков) у Фатера, Буткова, Гольманна, Крузе, гг. Куника, Бруна и других; отсюда и придуманная Нестором героическая разделка с русским гордиевым узлом: «Пояша по собе всю русь». Этой, конечно, не слишком хитрой уловкой устранялась возможность нескромных вопросов о небывалой заморской руси; насколько, между тем, летописец крепко и последовательно держался примышленной им гипотезы, видно из слов: «Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмяне» и пр. О существовавших в его время варягах шведах, норвежцах, датчанах, англичанах он говорит в настоящем наклонении: зовутся. О выморенных им со дня призвания варягах-руси в прошедшем: звахуся.