Книга Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа» - Степан Гедеонов

Нестор был, стало быть, в состоянии соображать исторические системы; на системе основано и его сказание о происхождении Руси.

Прежде всего, следует дать себе возможный отчет в тех убеждениях и фактах, по которым летописцу приходилось располагать свой рассказ о началах Русской земли.

Варягами, в смысле народа, Нестор знает, в свое время, только те четыре племени, из которых около конца XI столетия набиралась греческая варангская дружина, то есть шведов, норвежцев, датчан и англичан.

Но, с одной стороны, по верному, в народной памяти сохранившемуся преданию, с другой, по варяжским особенностям новгородского быта ему известно, что в эпоху призвания на берегах Балтийского (Варяжского) моря обитало еще другое племя, отличное от шведов, норвежцев, датчан и англичан; между тем, как они, именуемое варягами. Это варяжское племя, по словам летописца, выселилось сполна вслед за князьями («пояша по собъ всю русь») в землю словен и чюди в 862 году.

Кто же были, к какой народности принадлежали, в убеждениях Нестора, эти загадочные варяги?

«За кого он (Нестор) принимает варягов-русь, — говорит Погодин, — это имеет тяжелый вес для всякого мнения о происхождении варягов-руси»; а затем решает, что он их считает норманнами и сверх того, что и я чувствую себя принужденным согласиться с этим толкованием убеждений летописца. Мне кажется, я ничем не дал повода к подобному обвинению.

Как в народной жизни, так и в самой летописи, нас поражает совершенное, почти непонятное, при многообразности сношений древней Руси со Скандинавией, отсутствие германо-скандинавского элемента. Летописцу, знавшему о норманнском происхождении князей, о поселении в Славянской земле на востоке целого племени норманнов пришельцев или завоевателей, о резком отличии в продолжении около двух столетий господствующего норманнского племени от подвластных ему туземцев, были, разумеется, известны такие подробности о скандинавизме князей и пришлых с ними варягов, коих опущение представляется беспримерным фактом в летописях исторической письменности, неразрешимой исторической загадкой. Он не мог не знать о супружестве Ярослава с Ингигердой, Гаральда с Елисаветой, о пребывании при дворе Ярослава норманнских конунгов Олафа и Магнуса; наконец, о блестящих завоеваниях норманнов на западе. Его молчание, при известной ему одноплеменности русских князей со Скандинавами, непонятно. Непонятно, с другой стороны, каким образом в обнимаемом начальной летописью периоде двух с половиной столетий русь противополагается в ней словенам только один раз (в истории о парусах), русин словенину ни одного. Еще долго по завоевании Галлии франками, Англии норманнами слышатся в летописях выражения: такой-то родом франк, норманн; такой-то родом галло-римлянин, сакс. Я уже не говорю о законном отличии между победителями и побежденными. Для Нестора (в понятиях норманнской школы) Рогволод, Тур, Асмуд, Свенгельд, Претич, Блуд и т. д. были варяги-шведы-русины; возможно ли, чтобы он ни одного из них не отличил по роду и по народности от туземцев? Умеет же он назвать митрополита Илариона русином в противоположность предшествовавшим ему митрополитам из греков! Где же тут (по крайней мере, в убеждениях летописца) два народа, шведы и славяне, так удачно отысканные норманистами?

За исключением первых строк летописи, в которых излагается воззрение самого Нестора на начала Русской земли, он никогда и нигде не отделяет руси от туземцев, в смысле этнографическом; зато, как известно, положительно отличает свою варяжскую русь от остальных четырех варяжских (чисто норманнских) народностей. Говорят, он в свое время уже не знал, что русь и шведы одно и то же; положим; но он знал по крайней мере, что русь — скандинавы, немцы? А в таком случае имя руси должно же хотя в одном месте летописи, хотя в первые годы Олега и Игоря представить это значение. Он пишет: «А Ольга водиша и мужий его на роту; по русскому закону кляшася оружьемъ своимъ, и Перуномъ богомъ своимъ, и Волосомъ скотьимъ богомъ, и утвердиша миръ». По норманнскому ли закону клянутся Олег и шведы его Перуном и Волосом? «Седе Олегь княжа въ Киеве, и рече Олегь: се буди мати градомъ рускимъ». Неужели норманнским? «Мы же рцемъ къ ней (Ольге): радуйся, руское познанье къ Богу». Норманнское познание? «А словънескъ языкъ и рускый одинъ». Словенский и шведский?

Для летописца, знавшего шведов и вообще норманнов de visu, вполне сознававшего их отличие от славян по народности и по языку, эти выражения, если допустить, что Нестор считал своих варягов-русь скандинавами, решительно непонятны.

Нам скажут: летописец молчит как о норманнском, так и о славянском происхождении руси. Справедливо; но в славянской гипотезе этому молчанию найти объяснение не трудно. Скандинавов Нестор видел лицом к лицу; славянских варягов он не знал; для них уже сто лет как прекратилось и самое варяжское имя; русского они никогда не носили. Что и Нестор, и его современники, и русские князья знали вообще о западном происхождении, из варяжского Помория Рюрика и братьев его, несомненно; собственно о племени, из которого они вышли, уже никто не помнил; племенные названия оботритов, вагиров, руян и пр. поглощались для них общим наименованием варягов. С принятием христианства должна была порваться связь с языческим Поморием; вероятно, и сами язычники требовали этого разрыва, если судить по примеру их отношений к тем из близких к ним славянских племен, которые подчинялись влиянию западных миссионеров. Язычники руяне, узнав о принятии штетеничами христианской веры, отшатнулись от них совершенно. Каким же из славянских народных имен мог Нестор назвать свою варяжскую русь? А при предполагаемом им тождестве наречий мог ли он отличать варягов-русь от словен по языку?

Я тем не менее убежден, что летописец знал о происхождении варяжских князей более того, что он говорит. В этом ручается дошедшее до нас, по другим источникам, предание о Гостомысле, о выходе Рюрика из прусских земель варяжского Помория и т. д. Нестор имел основательные причины к молчанию. Его время было блестящей эпохой вендского язычества; и в отношении к князьям, и в отношении к народу, еще сильно державшемуся своих прежних, дохристианских верований, было неловко напоминать о родстве благоверной династии русских князей с языческими еще потомками Святовита и Радогостя. С другой стороны, для Нестора балтийские славяне были те же ляхи; он понимает их (конечно, ошибочно, как и Кадлубек) под названием двух ляшских племен, лутичей и поморян; но мог ли он назвать своих князей ляхами? Потомки Рюрика (уже сами по себе, как поморяне, враждебные ляхам) наследовали народную ненависть бывшую между Русью и Польшей; эту ненависть поддерживали беспрерывные войны между обоими народами; русские князья говорили в знак пренебрежения: «Мы есме не угре, ни ляхове».

Кроме сказанного, убеждение Нестора в славянском происхождении князей проглядывает и в формах и духе его рассказа об основании государства, о первых действиях на Руси новой династии. Что варяги, имевшие дань на словенах и изгнанные в 859 году, были скандинавы; что скандинавами их считал и сам Нестор, более чем вероятно; между ними и призванными не существовало, в его мысли, другой связи, кроме общности имени. В самом деле, так называемая варяжская русь летописца не только не представляется ему враждебной, по действиям и происхождению словенам народностью; но он еще, видимо, признает за ней какое-то законное право обладания, не одними призывавшими племенами, но и всей Русской землей вообще. На право указывают сохранившиеся в одном из позднейших списков летописи слова Аскольда и Дира киевлянам: «И мы есме князи варажьские». Будь варяги норманны, Аскольдова мысль выразится словами: «И мы тоже норманнские конунги». На право указывают и слова Олега: «Вы неста князя, ни роду княжа, но азъ есмь роду княжа и се есть сынъ Рюриковъ». Эти слова невозможны, если род варяжских князей не имел особого права на покорность и уважение всех славянских племен. «Вы неста князи» ответ на Аскольдово «и мы есме князи». Олег обличает их обман перед киевлянами, принявшими их только в качестве старших, варяжских князей; а старшими, законными князьями для киевлян не могли быть норманнские конунги. Победив северян, Олег «взложи нань дань легьку, и не даетъ имъ козаромъ дани платити, рекъ: азъ имъ противенъ, а вамъ нечему». Шлецер переводит ошибочно: «Я против хозар, почему вы не должны им ничего платить». Слова Олега значат: «Я враг хазарам, а с вами враждовать мне незачем». Эти слова не норманнского конунга, которому было равно обладать хазарами или славянами, а славянского, уже русского князя, ибо северяне входили в состав шести словено-русских племен. Я не смотрю на рассказ Нестора и его дополнителей как на выражение действительных исторических фактов; никто из них не слыхал Аскольдовых слов киевлянам, Олеговых Аскольду и северянам; но форма рассказа и образ изложения действий первых варяжских князей, свидетельствуя о их законности на Руси, свидетельствуют в то же время об убеждении летописца и его современников в славянском происхождении этих князей.