Книга Синагога и улица - Хаим Граде

— Чтобы нравиться людям, надо лебезить перед ними, ведя себя, как они. — Он остановился, засунув по своей привычке ладонь одной руки в рукав другой, немного помолчал и сразу же снова заговорил с глубокой убежденностью: — Именно поэтому нравиться людям не так уж важно для того, кто полагается на Бога. Кроме Владыки мира, он не ждет помощи ни от кого и никому не стремится понравиться, и уж само собой ни на кого не злится из-за того, что его не понимают.

От таких речей он еще больше вырос в глазах Басшевы. И одновременно в ней росло восхищение покойным мужем, который так хорошо понимал этого лавочника. Басшева пришла к выводу, что тот, кто поносит реб Аврома-Абу, поносит и ее мужа, сколько бы они ни расхваливали покойного. Однако, с другой стороны, если ее родной сын и ученик реб Аврома-Абы не понял его, то как она может требовать понимания от чужих простых людей? Будучи в гостях у сына, она должна была упрашивать его, чтобы он написал ребе о своей свадьбе и о том, что он изучает Тору пару часов каждый день. Гавриэл тосковал по всем, кроме ребе. Басшева видела, что реб Авром-Аба это знает, но тем не менее тянет со свадьбой до тех, пор, пока не придет ответ от ее детей, и избегает оставаться с ней наедине при закрытых дверях, потому что это против закона.

Сначала пришла телеграмма от дочери из Парижа, что она счастлива, что мама больше не будет одна. Потом пришло письмо из Латвии. Писал ее деверь Борух-Исер, что он и все его домашние буквально на седьмом небе от радости. После подписи Боруха-Исера следовало короткое и сухое примечание о том, что Гавриэл напишет отдельно, а потом — еще две строки, выглядящие загадкой: «Только теперь понимаю, как мудр был мой покойный брат Шлойме-Залман и как правильно он все предвидел и рассчитал».

«Гавриэл не написал, поскольку злится, что я собираюсь еще раз выйти замуж. Он еще мальчишка», — сказала себе мать и вместе с письмом отправилась к Зеликману. По дороге Басшева снова в который раз подумала: «Господи, как бежит время!» Она вернулась накануне Пурима, а теперь уже тамуз, но она все еще одинокая вдова. Люди на улице потели от жары и задыхались от пыли. Чем ближе к центру города, тем больше шума, толкотни, прохожих, телег. Солнце слепило глаза, раскаляло жестяные крыши, кирпичи стен и булыжник мостовой. Пыльный ветер швырнул Басшеве в лицо солому и сено с какого-то крестьянского воза, стоявшего на дровяном рынке. На нее напало нетерпение от мысли, что она снова тащится по тому же самому тротуару Завальной улицы, рядом с тем же рынком. Теперь она сохнет от жары и обливается потом. Но не успеет оглянуться, как на нее будут падать увядшие листья. Трава на могиле ее мужа на кладбище растет высокая и густая. Там не трогают кустов и деревьев и всегда царит глубокая святая тишина. Там никогда ничего не меняется, а она меняется постоянно. Сперва она сменила Вильну на Либаву, потом Либаву обратно на Вильну. В последнее время она постоянно меняет платья. Сегодня надела платье с нарисованными бабочками, порхающими среди больших цветов. Для женщины, собирающейся выйти замуж за раввина, это слишком кричащее платье. Хотя реб Авром-Аба не занимает раввинской должности, ей придется вести себя как раввинше. Подходят ли они друг другу? Может быть, правы ее истинные и мнимые друзья, говорящие, что она и разведенный раввин не пара?

Пока реб Авром-Аба долго и сосредоточенно читал письмо, Басшева молча стояла рядом, полная обиды на него за то, что он потребовал известить сына об их предстоящей женитьбе. Однако она сразу же одумалась и решила, что ее обида такая же детская, как и обида Гавриэла на нее.

— Не расстраивайся, — первый раз в жизни заговорил он с ней на «ты», возвращая сложенный листок бумаги. — Ты должна была сообщить об этом сыну, но ты не обязана получать его согласие, и он еще помирится с тобой.

— Что имел в виду Борух-Исер, когда писал, что только теперь понимает всю мудрость своего покойного брата, как Шлойме-Залман все предвидел и рассчитал? — спросила Басшева, беспокоясь, не разочаровался ли деверь в том, что выдал дочку замуж за ее сына, и не дает ли он понять, что было бы лучше, если бы Гавриэл продолжал заниматься изучением Торы, как хотел его отец, потому что ни на что другое он не годится.

— Мне кажется, я знаю, что твой свояк имел в виду, хотя не уверен, что он прав, — пробормотал реб Авром-Аба и на какое-то время замолчал, задумавшись, действительно ли он верно понимает смысл приписки Боруха-Исера и можно ли ему объяснять его Басшеве. — Твой деверь думает, что, когда твой покойный муж просил меня заниматься с Гавриэлом, он имел в виду, чтобы я позаботился и о тебе.

Басшева вздрогнула всем телом. Хотя реб Авром-Аба предупредил, что не уверен, что ее деверь прав, по его лицу она поняла: он действительно верит, что Шлойме-Залман перед смертью хотел, чтобы она не осталась без друга жизни. Сама она тоже не раз думала, что, выйдя замуж за реб Аврома-Абу Зеликмана, выполнит последнее желание покойного мужа, чего не сделали их сын и их дочь.

13

На том же самом месте за прилавком, где прежде стоял разведенный раввин, теперь стояла его вторая жена и точно так же, как он, предоставляла женщинам самим выбирать и взвешивать товар. Покупательницы чувствовали на себе ее взгляд и не щупали чрезмерно руками продукты, чтобы кому-то другому не было потом противно отрезать от того же самого куска копченой рыбы, сыра или сливочного масла. Басшева расширила дело. Если какая-то покупательница спрашивала товар, отсутствующий либо потому, что он закончился, либо потому, что хозяин вообще его не заказывал, то через пару дней этот товар был уже выставлен в лавке. В самом помещении стало светлее, полки были застелены белой бумагой, а мешки с крупами и мукой расставлены так, чтобы было удобнее проходить. Когда Басшева называла цену, у хозяек язык не поворачивался торговаться. Она все еще сохраняла облик богачки, а не простой торговки. Покупательницы не переставали удивляться тому, что она вышла замуж за такого старомодного еврея, которого она заменяет в лавке, чтобы он мог сидеть в синагоге над святыми книгами. А когда они выходили на улицу, то всегда разговаривали между собой о лавочнике:

— Он не богач и уж, конечно, не красавец мужчина, но ведь должно же быть какое-то объяснение тому, что такая женщина вышла за него замуж.

Басшева видела это удивление на лицах евреев и евреек. Она, со своей стороны, удивлялась еще больше: ведь они годами были его соседями и клиентами, но все, что они могут о нем сказать хорошего, это что он честный еврей. Разве эти люди не понимают, что это человек самого высшего сорта? В глазах Басшевы Авром-Аба с каждым днем становился все выше. Еще до замужества она знала, что он молчун. Однако после женитьбы он начал разговаривать с ней все чаще, и она поняла, что он вышел за свои рамки ради нее. Разговаривал он о вполне будничных вещах. Однако его речи и поведение были настолько необычными, что ей потом было о чем подумать.

Ее покойный Шлойме-Залман был по своей природе щедр и не скупился на пожертвования. Он никогда не задумывался, каким образом помочь ближнему. Когда его просили и он мог себе это позволить, он помогал и сразу же забывал об этом. Авром-Аба же, дай ему Бог долгих дней жизни, совсем не так щедр. Для себя самого он даже скуповат. По поводу каждой вещи он спрашивает себя, нельзя ли без нее обойтись. И ради ближнего он тоже не сорит деньгами. При этом надо заметить, что его сдержанность проистекает не из того, что он небогат, иной раз речь идет о грошах, но деньги для него дороги, и он хочет знать им счет. Тем не менее она не видала раньше, чтобы какой-то человек так тщательно отвешивал и отмеривал, помогая ближнему.