Книга Первый день – последний день творенья (сборник) - Анатолий Приставкин

Да сколько же надо было терпения, мочи, чтобы все это перенести! Меня когда-то поразила одна цифра. Я вдруг узнал, что при царе Петре Первом, то есть всего три века назад, Русь насчитывала двенадцать или около того миллионов человек. Но сколько же тогда жило народу века за три до Петра? Один-два миллиона! Крошечная кучка наших ощетинившихся, наших отчаянных предков, отбивающихся со всех сторон. Они рубились насмерть, не очень-то размышляя об истории; сделав свое дело, они навсегда уходили в землю. За ними оставались три вещи: название «Русь», кусок родной этой земли и бесконечные враги. И стремительно бились их сыновья, а потом и внуки, и сыновья и внуки внуков, уходя в землю, оставляя данное отцами. И в этой нескончаемой истерзанной цепи, до глубины души потрясенный, от далекого Иванко Павловича до моего современника Ивана Павловича Шевчука, вижу нас, получивших словно далекое завещание от неведомого предка из темного нутра времен. И все тут есть – неизменное понятие «Русь», и земля русская, и враги. И чудится мне, когда смотрю на Селигер, что он – прозрачная слезинка в огромных синих глазах моей России.

Я и двое моих друзей, Борис и Леша, проводили последние теплые дни на острове Хачин. Отсюда, с северного мыса, или, как тут его называют, Ровно, мы решили плыть в Осташков к ночному поезду своим ходом, на байдарке. Перед этим, часов так в пять утра, ходили мы на одно из внутренних озер, а именно Запольское, про которое не раз слышали, что там в любое время и погоду берет крупный лещ. Дорога продолжалась часа полтора в одну сторону. Потом мы долго искали подходов на самом озере, но рыба совсем не клевала, так что вскоре мы с Лехой уже спали, припеченные первым солнцем. Один Борис упорно караулил удочки: он до конца верил в эту лещиную легенду. Так и прошла у нас последняя на Селигере рыбалка, и лук, который мы свято берегли для прощальной ухи, не понадобился вовсе. Зато на обратном пути попалось нам много грибов, и садок наш – штука и впрямь универсальная, потому что в него можно класть и хлеб, и продукты, и рыбу, и особенно удобно грибы, – до половины наполнился моховиками и маслятами.

Кто-то тогда заметил:

– А с удочками, оказывается, грибы-то лучше собираются!

Все это, а затем жарка грибов и сборы брусники задержали нас основательно, и, когда мы покинули лагерь (Борис успел вычистить траву и прикрыть землей консервные банки), было полседьмого вечера. Мы сидели на спальных мешках, а Борис – на рюкзаке. Я не влез на свое законное место на корме, и туда пришлось втиснуться изящному Лешеньке, вобрав колени до самой шеи, а мне занять его место в центре байдарки.

Конечно, такое положение не очень помогало ходовым качествам судна, но, как оказалось после, именно благодаря ему мы и спаслись. Но об этом после.

Мы шли довольно ходко. Леха, как всегда, рулил и молчал, а мы с Борисом дружно гребли и распевали в такт песни. Песни выбирали энергичные, солдатские и спортивные.

Прошло немного времени, мы увидели, как пал на воду и растворился в ней жиденький закат. В густых и затененных лесах уже копились сумерки. Когда мы за Ниловой Пустынью брали курс на дальний мысок Городомли, мы видели его еще в подробностях, а когда подплыли к нему, нам одиноко мигал под ветром белый бакен. Его следовало оплывать с левой стороны. Шел десятый час, по расчетам выходило, что в десять или начале одиннадцатого мы причалим к Осташкову. У нас будет еще время разобрать байдарку, высушить и сложить ее части в рюкзаки, а рюкзаки отнести на вокзал.

Подул сильный встречный ветер, была крупная волна. До всех берегов стало одинаково далеко, в Осташкове же горели огни, и он казался ближе.

Я кричал через ветер Борису:

– Байдарка парусит! Нажмем еще!

Борька отвечал:

– Нажмем!

Прошло долгое время, час или два, но огни, казалось, замерли на горизонте. Теперь волны, самые крупные, лихо подбрасывали нас кверху, с шипеньем проходили по бортам, попадали в байдарку. От молчаливого Лешки мы узнавали об уровне воды в ней. Ошалелые от шума и брызг и непрерывной работы, которую мы не могли остановить ни на одну минуту, – нас тут же бы развернуло боком и опрокинуло, – мы отбивались веслами от напирающей, вроде озверевшей воды.

Леша спокойно констатировал:

– У меня ноги в воде.

Потом он сказал: «Зад в воде». Потом последовало такое же лаконичное: «Вода до пупа».

Вода катила теперь валом, швыряя нас вверх и вниз. Из-за намокших вещей байдарка так отяжелела, что почти не двигалась с места. Где-то против волн сверкал огнями город и слышалась танцевальная музыка. Это в городском парке, на берегу, рядом с пристанью, веселилась молодежь. Мы же выбивались из последних сил, я орал Борьке:

– Еще немного, Борис! Нужно нажать.

– Слышу, – говорил Борис и больше ничего не говорил.

Еще мы орали на Лешку:

– Смотри, куда правишь! На огни правь! Да не ставь ты лодку бортом к волнам!

– Посмотри, – просил я Лешу, – дырку на корме еще видно!

Эта дырка была давно, и мы как-то не придавали ей значения. Но уже однажды случилось, что в байдарку налился дождь, корма ушла под воду, и в минуту судно наполнилось водой.

Я, надрываясь, кричал Леше:

– Дырку посмотри! Дыр-ку! Ты слышишь меня?

– Ничего же не видно, – отвечал Леша.

– Постарайся увидеть! Ты же понимаешь, надо увидеть.

– Да ведь руки собственной не видно, – спокойно говорил он. – Я целиком уже в воде.

Объявить об этом спокойно мог действительно только Леша. Все трое мы уже понимали, что скоро конец. Мы еще гребли, и руки наши онемели от ударов волн по веслам, ноги болели оттого, что затекли и долго находились в воде. Мы еще боролись за жизнь, став сразу нечувствительными и к холоду и к усталости. Но ведь мы почти не двигались – может быть, сотня метров в час… Этак можно плыть целую вечность!

Друзья меня потом спрашивали:

– Вы что же, плавать не умели?

Умели, конечно. Но до ближайшего берега оставалось километра два, это против волн и бури, дальнего же, куда мы единственно могли плыть после кораблекрушения, не было даже видно. Еще нужно вспомнить, что мы шесть часов гребли без отдыха и два с лишним часа боролись с ветром и бурей.

Друзьям я отвечал:

– Конечно, умели плавать. Мы и поплыли бы по ветру к дальнему невидимому берегу, держась за борта байдарки. Пока она, конечно, смогла держаться на воде… Для этого нужно было вовремя увидеть, когда ее начнет заливать.

Так я говорил друзьям, и так думали мы тогда на самом деле. И я как бы на всякий случай сказал ребятам, в каком порядке мы будем покидать судно. Сперва я, потом Леша и последним Борис. Я сказал еще ребятам, что поплывем мы по ветру и всем надо держаться друг друга и друг другу помогать. У нас еще происходил свободный обмен мнениями, и Борька сказал, что, мол, есть еще порох в пороховнице (у него как раз вышибло волной весло, и я успел поймать его), потом мы вдвоем успели сказать Лешке, что он, кретин, совсем не следит за волной, которой нас накрыло с левого борта. Мы уже сидели по пояс в воде, и надо было решаться на последнее средство: покидать байдарку.