Книга Повседневная жизнь Франции в эпоху Ришелье и Людовика ХIII - Екатерина Глаголева

В марте 1632 года палата парижского Парламента, которая судила маршала Луи де Марильяка, заседала в Рюэйе, в доме «господина кардинала», а председателем был хранитель печатей Шатонёф, ставленник Ришелье. 8 мая шестидесятилетний Марильяк, все преступление которого состояло в том, что он был родным братом опального министра Мишеля де Марильяка, был приговорен к смертной казни тринадцатью голосами против десяти. В том же году Шатонёф председательствовал и на заседании тулузского парламента, судившего герцога де Монморанси по обвинению в оскорблении величия – тягчайшем преступлении. Отец Шатонёфа когда-то служил отцу Монморанси, и теперь в Лангедоке его считали предателем. Всем было ясно, что смертного приговора не избежать, но герцога все так любили, что у судей сердце обливалось кровью. Старейшина парламента не нашел в себе силы произнести роковые слова вслух и прислал запечатанную записку: «Я, Ж. Н., крестник коннетабля де Монморанси, согласен с тем, чтобы герцог Анри де Монморанси был обезглавлен». Менее десяти лет спустя, когда граф де Суассон поднял мятеж против засилья Ришелье, он написал королю письмо: «Я совершенно уверен в своей невиновности в этом деле и во всех прочих, я ничего не боюсь. Прошу передать мое дело на рассмотрение парижского Парламента, самого сурового из всех судов королевства».

– Что ж, – сказал кардинал, ознакомившись с этой бумагой, – если граф хочет погибнуть, то он на верном пути.

После смерти Людовика XIII его вдова хотела задобрить Парламент, чтобы опротестовать завещание короля, согласно которому вместе с ней регентом назначались Гастон Орлеанский и принц Конде. Обратившись к членам Парламента, Анна Австрийская просила не оставить ее и сына мудрым советом. Эти слова очень понравились магистратам, натерпевшимся унижений от Ришелье. Председатель Парламента произнес цветистую речь, заявив, что после многих лет невзгод период регентства откроет для народов Франции эру мира и процветания. На этом он не остановился и принялся клеймить ненавистную тиранию, оставшуюся в прошлом – в том времени, когда Парламенту затыкали рот… Тогда Анна смолчала, но, добившись своего (безраздельного правления), придерживалась той же линии поведения, что и раньше.

Помимо парламентов пять вспомогательных судов вели процессы между частными лицами и уполномоченными короля, а одиннадцать Счетных палат проверяли счета королевских служащих. Взять деньги из Королевской казны можно было только с позволения Счетной палаты. Когда в 1610 году Марии Медичи потребовалась немалая сумма на поездку двора в Гиень, Счетная палата трижды отказала ей в разрешении. В результате обошлись без него: приехали и вывезли сорок повозок по тридцать тысяч ливров в каждой, оставив в казне только четыреста тысяч экю.

Систему правосудия невозможно себе представить без такого важного человека, как прево. Великий прево был магистратом, разбиравшим в первой инстанции все гражданские тяжбы между придворными, а также все уголовные дела повсюду, где находился двор. Королевский прево был главным королевским судьей. Дворец правосудия, где рассматривались гражданские и уголовные дела в первой инстанции, помещался в Шатле: здания с таким названием имелись в Париже (Гран-Шатле; Пти-Шатле был тюрьмой), Орлеане, Монпелье и нескольких других городах. В Париже суд Шатле возглавлял парижский прево, вершивший правосудие в столице, а заодно и взимавший налоги. У него были заместители – судьи по гражданским и по уголовным делам. Кроме того, существовал маршальский суд, судивший военных – армейских и моряков; возглавлявший его офицер должен был также обеспечивать безопасность на крупных дорогах. Наконец, «монетный прево» преследовал фальшивомонетчиков. Парижский прево, офицер полевой жандармерии и Парламент разбирали конфликтные ситуации в Париже и его окрестностях. В провинциях, кроме того, существовали сенешальства и бальяжи (пережиток феодальной системы), где судебные и административные функции исполняли сенешали и бальи. В городах полицейские функции возлагались на нотаблей, избираемых в каждом квартале; они же были судом в первой инстанции. Осужденные могли подать апелляцию; для их рассмотрения в Ратуше каждую неделю собирались прево или его заместители, королевский прокурор и эшевены. Священники, имевшие всю полноту власти в своих приходах или епархиях, тоже могли сказать свое слово. Правда, не без определенного риска: однажды архиепископ Бордоский де Сурди своим решением помиловал приговоренного к смерти, после чего предпочел не являться на глаза королю, и обряд венчания Людовика XIII и Анны Австрийской совершил епископ Сента.

На допросах применялись пытки (они были запрещены только в 1788 году). Даже если человек был в результате оправдан, он мог на всю жизнь остаться калекой, не говоря уж о том, что многие погибали. В принципе, допрос «с пристрастием» нельзя было применять к людям знатного происхождения, но и это правило можно было обойти, если король давал на то специальное разрешение. Сначала человеку показывали орудия пытки – «испанский сапог», клещи, жаровни, скамью с гвоздями, дыбу, – а затем применяли к нему все эти приспособления. Выражение «повиснуть на дыбе» до сих пор означает во французском языке «предстать перед судом».

Разумеется, при таком подходе к делу можно было обвинить кого угодно в чем угодно. Жак Лобардемон (1590—1653), о котором мы уже говорили в связи с «делом Грандье», сыграл не менее мрачную роль в следствии по делу маркиза де Сен-Мара, вдохновителя последнего заговора против Ришелье. Если против самого Сен-Мара улик было достаточно, то его другу де Ту невозможно было предъявить никаких обвинений. Но Ришелье непременно хотел, чтобы де Ту был осужден. Припугнув Сен-Мара пыткой и сказав ему, будто де Ту уже во всем сознался, Лобардемон вытянул из него нужные письменные признания: на эшафот поднялись оба.

«Покажите мне самую безобидную линию на руке человека, и я найду, за что его повесить», – цинично говорил Лобардемон. Любопытно, что его сын был убит в составе воровской шайки.

В гражданских делах пытки не допускались, но в уголовных применялись широко. Пытка была элементом судебной процедуры; даже если обвиняемый сознавался в своем преступлении (убийстве, поджоге, изнасиловании, измене, грабеже и т. д.), его все равно подвергали пытке. При допросе присутствовали королевский судья по уголовным делам, еще один судья и секретарь суда. Допрос проводился в три этапа: до пытки, во время ее и после – на подстилке, куда клали несчастного, чтобы он пришел в себя. Обвиняемого подвергали первому допросу, потом, если его вина подтверждалась, – второму, чтобы вырвать у него имена сообщников. Секретарь заносил в протокол все подробности, включая крики пытаемого, его судороги и обмороки. По закону пытка должна была продолжаться не больше часа, но на деле она могла длиться и два часа, а то и больше.

Практически в каждом городе были свои особенности в применении орудий пытки или собственные «изобретения». Так, в Нанси пытаемого растягивали между первой и последней ступенькой лестницы, и палач еще вливал ему насильно в рот воду и вбивал клинья в его вывихнутые суставы; в Витриле-Франсуа несчастного распинали на столе, подвешивая грузы к четырем конечностям; в Монтаржи вздергивали на дыбу, связывая руки за спиной… Пытали огнем, раскаленным железом, кипящей водой и свинцом; дробили тисками пальцы на руках и на ногах. Специальные щипцы, которыми стискивали колено, предназначались только для женщин; этой пытке их подвергали три раза.