Книга Вкус пепла - Станислав Рем

– Ребята собрали. В дорогу.

Дверь скрипнула, на пороге возникли фигуры Озеровского и Доронина.

– Ого, – первым, стуча каблуками сапог, вошел в кабинет Демьян Федорович, – да у нас тут пир. По какому поводу?

– Знакомьтесь, новый сотрудник. Прибыл из Москвы, вместе с Феликсом Эдмундовичем.

– Дзержинский в Питере? – воскликнул матрос, на что получил утвердительный кивок головы Бокия.

Пока Саша тряс руки коллегам, Глеб Иванович разлил по кружкам кипяток.

– Будете работать вместе. По крайней мере первое время. Мичурин, садись, жуй и слушай. Так сказать, вникай. Что нового?

– Есть кое-что, – Демьян Федорович извлек из голенища сапога финку, принялся аккуратно нарезать продукты. – Аристарх Викентьевич, доложите.

– Кстати, – Бокий хлопнул Мичурина по плечу, – это единственный сыщик среди нас, к кому мы все обращаемся только на «вы». Как говорится, из «бывших», но профессионал высшей пробы.

Александр исподлобья бросил косой взгляд на Озеровского. «Вот он, представитель той власти. Царской и временных. Один из тех, кто мог поймать убийцу мамы. И один из тех, кто этого не сделал. Точнее, кто не захотел этого делать. Кто просто наплевал на то, что убили женщину. Тот следователь, что допрашивал его, тоже был холеный, гладко выбритый, пах дорогим одеколоном, прическа с пробором, волосок к волоску. И почти в таком же сюртуке. Только другого цвета».

Старик, почувствовав на себе взгляд молодого человека, обернулся:

– Простите, что-то не так?

– Нет, показалось. – Саша быстро опустил глаза, спрятал кулаки в карманы брюк. «Сдерживать себя, во что бы то ни стало. Главное – не показывать эмоции». А ведь как хочется отыграться на этом старике. Что с того, что он невиновен в смерти мамы? Что он даже не знал ее. Пусть даже понятия не имел о ее существовании. Но он принадлежал именно к тем, кто в тот день прибыл на маленькую разбитую станцию и, вместо того чтобы сразу приступить к поиску преступников, вот точно так же засели пить чай в кабинете начальника вокзала. Лишь через час, со скучающим видом, сыщики принялись обходить вагоны, вяло расспрашивая пассажиров о том, кто что видел или слышал. А потом, даже не удосужившись поговорить с ним, раненым, окровавленным, посчитав, что особой веры словам мальчишки нет, уехали восвояси. Спустя две недели, когда рана затянулась, юноша сам пришел в полицейский участок, но там ему удосужились сообщить только одно: «… сделано все возможное, однако положительного результата пока нет. Ждите». Ох, как хотелось в тот момент ударить по лоснящейся, самодовольной физиономии следователя. Да так ударить, чтобы рука припечаталась к потной, липкой, розовой щеке, прилипла к ней и отпечатком осталась навечно.

– Обед готов. – Доронин провел лезвием по хлебной корочке.

Бокий бросил взгляд за окно:

– Скорее ужин, – и первым приступил к еде, при этом продолжая разговор с Озеровским. – Выходит, Канегиссер или кто-то из членов его семьи собирался покинуть Питер?

– Получается, так. – Аристарх Викентьевич придвинул к себе кружку с чаем. – Еще у нас, в «Крестах», сидит их кучер Матвей: он отвозил Леонида на Васильевский. Тот именно там проживал в последнее время. Нужно, чтобы этот Матвей показал нам дом.

– Вы, Аристарх Викентьевич, про свою думку расскажите, – с набитым ртом с трудом проговорил Доронин.

– Что за думка? – Бокий с шумом отхлебнул кипяток.

– Вот что мне пришло в голову, Глеб Иванович. – Озеровский поставил кружку на край стола, после чего осторожным движением руки пододвинул ее ближе к центру стола. Саша отметил это движение: точно так же делал папа, когда Саша был маленьким. Боялся, что стакан нечаянно упадет. Аристарх Викентьевич тем временем продолжал: – Леонид Канегиссер – еврей. Моисей Соломонович Урицкий тоже еврей. Еврей убивает еврея. Вам не кажется странным?

– Мне? – Брови Бокия в удивлении взлетели. – Нет.

– Но так не принято в их сообществе.

– В каком сообществе? – парировал Глеб Иванович. – Урицкий – большевик. Студент – его идейный враг.

– Я имел в виду сообщество евреев.

– Что? Какое сообщество?

– Вам слово, Демьян Федорович, – вместо ответа Озеровский передал слово матросу.

– Недели три назад, я это… Был на Большой мастерской. Так вот там я видел нашего Моисея Соломоновича… Покойного. Он выходил из большого дома, с круглой крышей.

– Это здание Большой хоральной синагоги, – уточнил Аристарх Викентьевич.

– Во-во, – подхватил матрос, – и выходил не один, а с каким-то мужиком. С бородой, в очках.

Саша, жуя хлеб, молча смотрел на новых товарищей. Все, о чем они сейчас говорили, было для него сплошным туманом. Но чувствовал, скоро в этом мареве придется плавать и ему.

– И что с того? – вновь парировал Бокий, но как-то вяло, неуверенно.

– Да просто любопытно: что большевик-атеист, руководитель ЧК делал в еврейской общине? – продолжал добивать Бокия аргументами Озеровский. – Ведь, как вспомнил наш наблюдательный Демьян Федорович, Моисей Соломонович пришел в храм пешком, не на авто.

Глеб Иванович хотел сделать новый глоток, однако передумал.

«Старик прав. Пришел пешком… Вот в чем загвоздка. Если бы он не знал Соломоновича, то не обратил бы внимания на данную фразу. Но в том-то и дело, он слишком хорошо знал Урицкого. Впрочем, Озеровскому во внимательности тоже не откажешь».

Моисея невозможно было представить без «мотора». Машина всегда ждала своего начальника возле дома, под подъездом комиссариата, у входа в ПетроЧК. По авто сразу можно было догадаться, где находится Урицкий. Именно по этой причине первое, несостоявшееся, покушение на Моисея готовилось в машине. «Мотор» был визуальным показателем власти, своеобразным эквивалентом уровня жизни, и Моисей им пользовался от души, ездил куда угодно, даже если ехать было всего десять шагов.

Что делал большевик Урицкий в синагоге?

О Петроградской еврейской общине давно назревал вопрос. Недоволен был город присутствием потомков адамовых. А всему виной стал некий Арон Симанович, который еще при царе, через Распутина, положил Питер на лопатки. Вроде как дела давно минувших дней, а эвон как кусает. Год назад имели место погромы. Как бы и сейчас не повторилось. Не случайно, ох не случайно комиссар Еврейского отдела, еврей Раппопорт, заговорил о том, чтобы закрыть синагогу.

«А может, Соломонович хотел предупредить братьев по крови? С него бы сталось…»

Между тем за столом шел тихий диалог, начало которого Глеб Иванович, в раздумьях, пропустил.

– Шматко обшмонали – факт. Я с нашими гутарил. Говорят, ограбление. – Доронин отрезал кусок хлеба, сверху – ломтик сала, положил все это перед молодым человеком. – Ешь. Тебе жрать сейчас надо хорошо. У нас тут как: не успел – бегай голодным. Если что – хлеб в столе, в газете. Бери, не стесняйся.