Книга Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

Маргарет никогда не ходила к психотерапевту, но в конце концов она была еврейкой, так что вряд ли отказалась бы обратиться к специалисту, чтобы решить проблему. Она лишь спросила:

— И о чем мы будем говорить? Кто должен менять памперсы?

— В том-то и проблема, — горько вздохнул Энрике. — Это все, о чем мы теперь говорим.

— Ты считаешь, это моя вина?

— Давай обсудим это с психотерапевтом, — ответил он и встал, прекращая разговор, первый подобный разговор за время их брака.

Трудно поверить, но Энрике предоставил Маргарет выбрать психотерапевта, некоего доктора Гольдфарба. Его порекомендовала одна из подруг Лили, утверждавшая, что он спас ее брак. Видимо, на Маргарет произвела сильное впечатление речь Энрике и последовавшее за ней молчание, потому что визит к доктору был назначен на вторник на этой же неделе, когда Маргарет не нужно было весь день сидеть в редакции.

Они прибыли порознь, что было естественно в данной ситуации, и встретились уже в приемной у доктора, где висел большой плакат с одной из выставок в Метрополитене и стояла непременная стойка, набитая номерами журналов «Нью-Йорк» и «Нью-йоркер». Маргарет вытащила один и начала его яростно листать, словно редактор был ее личным врагом. После их разговора все ее движения стали резкими и отрывистыми, в глазах стоял лед, губы были плотно сжаты. Всем своим сердитым и холодным видом она подтверждала, что не только не любит Энрике, но и не одобряет его. Несмотря на все ее снисходительные разговоры о братьях, сетования на отца, слишком мягкого, чтобы противостоять строгим законам Дороти, Маргарет ожидала от Энрике такого же повиновения. Ему разрешалось наслаждаться полной свободой художника, за которого она безрассудно вышла замуж — но только не с ней; ей он нужен был связанным по рукам и ногам, как цыпленок на вертеле.

Вскоре их пригласили в кабинет Гольдфарба. Они сели на жесткие деревянные стулья с предназначенной для пациентов стороны стола; напротив расположился Гольдфарб, в кресле из мягкой кожи с высокой спинкой, выглядевшем значительно удобнее, чем их стулья. Из-за унылого, безжизненного выражения, застывшего в серых, навыкате, глазах психиатра, с тяжелыми мешками под ними, казалось, что он вот-вот уснет. Доктор Гольдфарб объяснил, что, хоть он и является традиционным фрейдистом, консультирование семейных пар не позволяет ему оставаться молчаливым слушателем, поэтому он проводит свои сеансы немного иначе. Он добавил, что тем не менее предпочитает выслушивать все, что они могут ему сказать, нежели говорить самому.

Затем он записал их данные, в том числе информацию о страховке, и, с неприязнью взглянув на Энрике, спросил:

— Итак, что вас сюда привело? — и тут же, не дожидаясь ответа, повернулся к Маргарет: — Что происходит в ваших отношениях? — предоставив, таким образом, им самим решать, кто будет говорить первым.

Маргарет улыбнулась широкой искусственной улыбкой, но ничего не сказала. Гольдфарб вновь перевел взгляд на Энрике:

— Каковы ваши чувства, Рики?

Маргарет тут же поправила его, пока Энрике не успел отреагировать.

— Энрике, — сказала она.

Гольдфарбу, казалось, все это было совершенно неинтересно.

— Прошу прощения. Эн-рики, — произнес он, продолжая американизировать второй слог. — Так что же привело вас сюда?

Я больше не люблю ее, хотелось сказать Энрике. Вообще-то, она мне даже не нравится. Как вы собираетесь это исправить? Страдая от невозможности произнести это вслух, он перевел взгляд с рыбьих глаз психиатра на холодный профиль красавицы жены.

Она сверкала недавно выправленными, идеально ровными белоснежными зубами, пряча недовольство и отвращение по отношению к Энрике под нарочито оживленной, искусственной светской манерой поведения.

Наступило долгое молчание. Энрике смотрел на нее, Маргарет смотрела на доктора, тот изучал их обоих.

— Похоже, Маргарет, он предпочитает, чтобы вы начали первой, — медленно, слегка насмешливо произнес Гольфарб. — Вы готовы?

И тут Энрике испытал шок, внезапно осознав, что понятия не имеет, что она собирается сказать. Он предполагал, что она чувствует себя несчастной, но разве она это говорила? Он предполагал, что она может на него пожаловаться, но не был уверен. Он знал ее мнение о пьесах и фильмах, которые они видели. Он знал, что она думает об их друзьях, их семьях, о Грегори. Он знал, что она думает о Рональде Рейгане и о законе об уборке собачьих экскрементов. Но он не знал, что она может сказать об их браке. Теперь он жаждал ее услышать, он боялся того, что может услышать, он замер, боясь спугнуть ее движением или звуком.

Но она молчала. Молчала, замерев и уставившись в пустоту, как осторожный житель Нью-Йорка в вагоне метро, который притворяется, что не замечает других пассажиров. Энрике охватила паника. Но Гольдфарб не проявлял нетерпения. Поудобнее устроившись в своем глубоком кресле, он, судя по всему, приготовился выслушать длинную историю и предложил Маргарет то, чего никогда не предлагал молодой Энрике:

— Расскажите мне, Маргарет. Расскажите мне, что вы чувствуете.

Глава 16

Последние слова

На третий день после того, как Маргарет перестала получать стероиды и внутривенную гидратацию, в пять часов вечера Энрике проводил наверх последнего посетителя. Диана, член группы поддержки онкобольных, строго говоря, не была подругой Маргарет, но Маргарет решила, что должна дать товарищу по борьбе возможность увидеть, с чем, возможно, ей самой придется столкнуться. Проводив гостью, Энрике сразу же вернулся в гостиную: став свидетелем разговора Маргарет с Дороти, он твердо решил уважать конфиденциальность ее прощальных встреч. Маргарет оставалось жить не больше пяти дней. Ее семья, ближайшие друзья и сыновья уже с ней попрощались. Этот вечер должен был стать первым, который они проведут только вдвоем с того момента, как она объявила Энрике, что хочет умереть как можно быстрее, насколько это возможно в рамках закона. Маргарет стала заметно слабее, ее гораздо сильнее клонило в сон, чем накануне; скоро она впадет в кому. Энрике расположился на диване, ожидая, когда уйдет Диана и наконец настанет его очередь.

Всю последнюю неделю он занимался тем, о чем его просила Маргарет, помогая ей пройти через болезненные прощания с родственниками и друзьями. За исключением одного момента, когда он не выдержал и вспылил, Маргарет ни разу не пришлось его жалеть. Энрике надеялся, что сумеет и впредь не показать, какой страх вызывает у него жизнь без нее. И, уж конечно, он надеялся не сказать ничего, что могло ее обидеть, хотя и думал, что, когда люди прощаются навсегда, возможно всякое. Что бы они ни сказали друг другу, это будет окончание той беседы, которая началась, когда ему был двадцать один год, и продолжалась, плохо или хорошо, до тех пор, пока ему не стукнуло пятьдесят. Энрике никак не мог проникнуть в тайну, как же им удалось вместе прожить жизнь, будучи такими непохожими по характеру и ожидая друг от друга абсолютно разных вещей. Но даже если не было надежды получить ответ на этот вопрос в последнем разговоре с женой, ему хотелось по крайней мере сказать, как много она для него значит, и услышать, что он значит для нее, потому что скоро он останется в одиночестве монологов.