Книга Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер

– Нет, парень, нет! – Потянувшись, я схватила его за руку. – Хью не согласится. Вы и сами знаете. Он все равно придет.

– Нет, не придет, Рут.

– Он будет апеллировать к властям. Он так просто этого не оставит.

– Не сможет. Он умер.

За стеной раздался автомобильный гудок. Аноним прокричал что-то насчет того, что они рискуют опоздать на поезд. Тень Третьего появилась в дверном проеме.

– Солдат! Живее в машину!

Мальчишка высвободил рукав из моих пальцев.

– Я вернусь, – прошептал он.

– Живее!

Перед домом Третий и старший из новоприбывших отдали друг другу честь, словно сдавая и принимая пост. После этого Третий уселся за руль автомобиля. Он разогрел двигатель на холостом ходу, и вот уже машина выехала за ворота. Можно было лишь предполагать, что Мальчишка успел залезть на заднее сиденье. Солдат из новоприбывших постучал в дверь и сообщил о том, что сегодня, но несколько позже, он придет и объяснит мне условия моего содержания. Я закрыла за ним дверь.

Он не… Он не придет потому, что умер.

Новость произвела на меня тягостное впечатление. Мне даже показалось, что эту новость услышала не я, а другая, посторонняя женщина. Подобрав распечатку из мусорного ведра, я положила ее на стол. Как я и предполагала, текст представлял собой маловразумительный юридический сленг, но второй параграф полностью подтвердил слова Мальчишки.

…что право на посещение, предоставленное ……………….. (полное имя посещающего согласно правилам оформления запроса по Закону о тюрьмах Ее Величества).

Подпадает под категорию ………………………. (категория получения разрешения на посещение, т. е. медицинская / религиозная / гуманитарная / психиатрическая).

Было аннулировано вследствие следующих причин ……… …………….………. (подробное изложение причин аннуляции, указать, временно или постоянно).

Содержащееся под стражей лицо поставлено в известность о своих правах согласно разделу 4 Закона о чрезвычайном положении, вызванном засухой (с внесенными поправками). Вышеназванное лицо имеет право подать на апелляцию в установленное законом время и получить любую помощь, юридическую и прочую, доступную согласно Правилам содержания лиц под стражей в соответствии с дополнением к Закону о чрезвычайном положении, вызванном засухой (раздел 4).

Судя по всему, в стержне дешевой шариковой ручки закончилась паста. Кто-то нацарапал фамилию Хью в верхнем регистре, но при этом умудрился сделать в ней ошибку. Нигде не упоминалось, что он преподобный. Чиновник свел все его приходы ко мне к тому, что обвел кружком слово «религиозная». Кажется, кто-то хотел написать слово «умер», но затем передумал, решив, что это, пожалуй, несолидно, и потому заменил его на «скончался». Бюрократы не увидели иронии в том, что пришлось подчеркивать слово «постоянно» и предоставлять мне право на апелляцию, словно можно оспорить смерть хорошего человека.

Встречи.

Доброта.

Связь с внешним миром.

Желтые розы.

Предвкушение.

Будущее время.

Молоко.

Ниточка, ведущая к Дороти.

Шутки.

Молитвы.

Все это теперь в прошлом.

Мы часто обсуждали с Хью мою бессонницу. Он дал мне дельный совет, которому я последовала с еще большим рвением после того, как мне запретили выходить из дома. Вместе мы разработали идеальный распорядок вечера, который медленно, но верно брал свое. Ночь за ночью чары распорядка Хью, как я про себя это называла, способствовали тому, что темнота одеялом укутывала мне плечи, а не набрасывалась, как капюшон, на голову. Распорядок Хью состоял в следующем. Закончив ужинать (ужин обычно состоял из супа или яиц, приготовленных и съеденных без удовольствия, из соблюдения этикета и проходил в полном одиночестве), я зашторивала окна в гостиной, включала лампу для чтения у розового дивана и прослушивала CD-диск «Десять величайших хитов классической музыки» от начала и до конца. Когда стихали последние звуки «Песни Симеона Богоприимца» в исполнении хора Королевского колледжа, я выключала внизу свет и, словно ребенок, поднималась наверх, чистила зубы, складывала одежду, читала один псалом и выключала свет. Я вновь свела знакомство со сном. Сон говорил, чтобы я не волновалась: «Следующие десять часов пройдут без бесконечного счета и пересчета. Ты забудешь, что живешь на свете. За ближайшие десять часов ты не совершишь новых преступлений и забудешь о старых. Ты будешь исполнять свои обязательства перед жизнью, но не будешь испытывать душевной боли. Жизнь твоя будет течь размеренно. Когда ты проснешься утром, еще один отрезок твоей жизни будет внесен на счет погашения долга. Тебе не удастся вновь прожить эти часы».

Но Хью умер. Он унес с собой в могилу свой распорядок. Он предложил мне свое благословение. Сейчас уже поздно принимать либо возвращать его. Последний его приход ко мне закончился взаимными упреками. После ощутимого прогресса у меня наступил полный регресс. Я снова не могла уснуть. Вновь я погрязала в ядовитых отношениях и обреченно делила свое ложе с проносящимся на периферии моего зрения сожителем, который мелькал тенью сбоку, приподнимал своими ледяными руками одеяло и приглашал другие существа вползать ко мне в постель. Ближе к утру пожаловали леденящие душу воспоминания. Саундтрек к моим видениям проигрывался на старинном, заводящемся ручкой граммофоне, который достался мне в наследство от тети моей бабушки. Если ручку крутить вниз, голоса и звуки музыки замедляли свое воспроизведение. Тяжелая лапа скребла по пластинке своим единственным ногтем, который безжалостно царапал запись моих неудач.

Никого не осталось со мной – ни Энджи, ни Марка, ни Мальчишки, ни Хью. Я вслушивалась в погребальный звон колокола. Никого. Никого. Никого. Я осталась сама и должна выработать свой распорядок дня тоже сама. Этот распорядок следует создать для мира, где нет ни дня, ни ночи, ни часов, ни минут, ни жизни, ни смерти. Все одно и то же. Надо уподобиться коврику, лежащему на полу. Пусть время вытрет ноги о твое лицо. Люсьена не вернешь.

А Велл тем временем жил своей жизнью. Все росло и развивалось. Клетки делились и преумножались у плюща, взбиравшегося вверх по стволу дерева. Трава становилась все выше и выше, пока излишне амбициозные стебли не начали гнуться под собственным весом. Цветы все шире раскрывали свои лепестки, когда стебли были уже не в состоянии поддерживать их, головки начали клониться к земле. Оперившиеся птенцы покинули свои гнезда, не попрощавшись. Олени часто выходили из тени леса и объедали кусты, росшие по краям полей. Они передвигались осторожным, пугливым строем. А под обутыми в берцы ногами охранников суетились муравьи, рогатые жуки, розовые личинки, мокрицы, сенокосцы, черви, пауки, гусеницы и улитки, которые таскают домик своего домашнего ареста с собой. Я ничем не занималась.

Я наблюдала за восходами солнца, за закатами, правда, тоже, но ничто не может сравниться с неожиданной будничностью наступления нового дня. Солнце подобно гостю. Ты уверена, что оно придет. Ты видишь его приход еще издалека. Оно приходит в гости разодетое в пух и прах. Ты узнаешь его переливающийся наряд. Оно принесло тебе подарок, завернутый в золотую фольгу. На поздравительной открытке выведено твое имя. Когда оно поднимается над холмом, то излучает розоватое свечение восторга. Оно разводит руки в стороны, и свет вспыхивает на перстнях, которыми унизаны его пальцы. Солнце вручает тебе подарок, а затем сбрасывает с себя плащ и вешает на спинку стула. Ты видишь, что нитки подкладки распоролись, а вышивка на плаще вконец испорчена. Ты разворачиваешь подарок. И обнаруживаешь, что обертка лишь кажется золотой. На самом деле это белая бумага, имеющая с одной стороны золотистый оттенок. Под ней – коричневатая оберточная бумага и простая бечевка. Развернув и ее, находишь смятые вчерашние газеты, под которыми притаились двенадцать часов пустого бесцветного существования, которое остальные называют днем.