Книга Город на Стиксе - Наталья Земскова

— Кто говорил тебе: иди в отдел науки? Сейчас были бы все пристроены. А что культура? Ни мужей, ни денег.

* * *

Я сидела в отделе новостей и смотрела в экран компьютера — мой «белый лист». Этот «белый лист» каждый раз вызывал во мне трепет, сопоставимый с любовным. Даже если на нем предстояло написать информашку в тридцать строк, я опять ничего не умела, и все приходилось начинать заново, никакие прошлые удачи не имели значения.

То же и в любви. Каким бы богатым ни был опыт, все и всегда приходится начинать заново, и никакой вновь изобретенный велосипед не поддается многоразовому использованию.

А тут еще возник на горизонте веселый Аристотель Горратис и начал бомбардировать меня эсэмэсками. Я обрадовалась ему, как родному (с ним не надо было вступать в отношения, а потом их куда-то девать), и у нас началась переписка. Аристотель писал мне о всяких пустяках, но так уморительно, что я хохотала до слез, на время забывая о своем «падении». Как выяснилось, он всю жизнь прожил в Москве, от папы грека ему достались только имя и фамилия; все остальное, и в особенности веселый нрав, он получил от мамы и был незаменим в любой компании. Мне так и не удалось узнать, что связывало его с Бернаро, а Горратис все время ускользал от ответа, и спрашивать я перестала.

А еще каждый день звонил Виктор, — один раз мы даже обедали, — и я не могла найти в себе силы сказать ему «нет».

Наличие этих двоих (пусть они оба и были статистами!), как ни крути, снижало пафос моих отношений с Бер-наро и лишало его ореола исключительности. Во всяком случае, у меня был повод так думать.

Просидев перед экраном минут сорок, я вышла из редакции и неожиданно для себя направилась в сторону, противоположную дому. Я еще не понимала, куда несут меня ноги, свернула налево, добрела до цирка и пошла к Разгуляю. До вечера было еще далеко, но в это время года уже в пять начинает смеркаться, и я чуть ускорила шаг. Дошла до «Татищева с яйцами», взглянула на него, словно спрашивая совета, вернулась назад и поняла, что иду на Егошихинское кладбище.

Как ни странно, все дорожки здесь были расчищены, в церковь и из церкви шли люди, и я без труда повторила путь, который летом мы проделали с Мелентием, только с другого конца. Я легко нашла его дом, к которому тоже вела расчищенная тропинка. Вот только труба не дымилась, в окнах не было света, и я спустилась к речке Стикс, в который раз повторяя мучившее меня четверостишие:

Поворот реки направо,

За четвертой переправой,

На обрыве — прошлый век,

Смотрит с берега ковчег —

Вниз стволом растет береза,

Вверх ручьем пробились слезы…

Здесь получишь ты ответ,

Белых рыцарей секрет.

Догадка, что это где-то здесь, вдруг переросла в уверенность, и, ускорив шаг, я пошла вверх по течению Стикса в надежде найти обозначенные переправы, то есть мостики. Дойдя до того места, где Стикс вырывался из трубы и обретал свободу (в городе никаких мостов быть не могло), я развернулась и пошла обратно, дошла до поворота направо, отсчитала четыре мостика (один почти разрушился) и опять оказалась перед домом Мелентия Петровича, который стоял на довольно высоком обрыве.

И если оставшиеся дома — это и был «прошлый век» (ну да, прошлый, то есть двадцатый), то где-то рядом должны были оказаться ковчег и береза. Только где они, где?

«Ковчег» — старую, насквозь ржавую моторную лодку (откуда она тут?) — я обнаружила метрах в тридцати от четвертого мостика. Обнаружила, потому что искала: возле речки лодка была не видна, и, чтобы ее заметить, нужно было подняться к домам. Буквально здесь же, на спуске к Стиксу, действительно «падая» с песчаного обрывистого берега, росла береза. Берег давно обвалился и продолжал сползать вниз, и дерево, цепляясь всеми корнями, пыталось удержаться на краю.

Утопая в снегу, я добралась до этой березы с бешено бьющимся сердцем и тут же вспомнила про «слезы». Родник? Так и есть, спустившись от березы к Стиксу, я обнаружила родник, к которому вела тропинка. Но тропа была занесена снегом и лишь чуть обозначена — видимо, зимой воду здесь брали редко. Я пробралась к самому роднику и оказалась на небольшой площадке. Начав обходить ее по кругу, налетела на что-то твердое и растянулась.

Ну конечно, это же тот самый гранитный идол, которым профессор Синеглазов пытался обозначить матрицу. Как я не догадалась сразу! Я попыталась очистить метровую фигуру от снега, но только увязла по колено.

Стикс, журчавший внизу, так и не схваченный льдом, но заметно сузившийся, в этом месте напоминал изящно закрученный иероглиф — по Синеглазову, это и была матрица.

Как же все просто и очевидно…

Стало резко темнеть, подмораживать, подул ветер, и когда я, наконец, выбралась с кладбища, звезды стояли высоко, как на хуторе близ Диканьки, и я околела так, что еле шевелилась.

* * *

Ночью проснулась от жуткого озноба, выпила жаропонижающее и провалилась в забытье с какими-то картинками, где мне показывали то черный иероглиф, то Кафедральный собор с деревянными богами, где я безуспешно пыталась разыскать профессора и что-то у него выяснить. В этих клиповых снах выходило, что Фомин, Крутилов и Водонеев живы, а умер Арефьев, и вот сейчас пятый рыцарь, который Магистр, зачем-то искал меня сам, и мы все никак не могли встретиться.

Проснулась разбитая. Сообщила в редакцию, что заболела, и села за компьютер — искать в Интернете теорию Синеглазова. Но сколько ни заводила в поисковике ключевые слова, компьютер ничего не выдавал. Я позвонила в областную библиотеку, объяснила задачу одной из знакомых умных девочек и вскоре получила ответ: в библиотеке нет таких материалов. Надо ехать в архив.

Я так и сделала: поехала в архив, оставила заявку, а на следующее утро, по дороге на работу, получила довольно увесистую папку с трудами профессора. В основном это были очерки, посвященные истории первых городских заводов, но, порывшись среди них, я нашла небольшое исследование, которое называлось «Стикс. Реальность и мифы». Именно здесь было высказано предположение о том, что небольшая речка Акулька, протекающая через весь городской центр и в девятнадцатом веке переименованная в Стикс, является матрицей Города, чем-то вроде человеческой ДНК, где записана вся информация о прошлом и будущем.

Это была довольно завиральная теория, построенная на одних предположениях. Единственное, что ее подкрепляло, — беседы профессора со старожилами, которые хором уверяли профессора, что Стикс предупреждает людей об опасностях и несчастьях, хотя, получается, сам же их и запускает. К исследованию прилагались многочисленные рассказы очевидцев. Что это — городские легенды или реальные факты — проверить было невозможно, но ясно было одно: для таких утверждений у профессора были веские основания, и развитие темы «матрица», безусловно, ожидало своего часа.

3

Прочитав исследование профессора Синеглазова, я съездила в театр и рассказала Арефьеву о матрице Стикса, о странной записке, о своем походе на кладбище. Он только качал головой и разводил руками. Нет, не был он там ни разу, он даже о существовании такой реки не знал, а теперь, когда знает, непременно постарается об этом забыть, и как можно скорее. Нет, он не может дозвониться до Магистра — Магистр сменил все телефоны, он любит прятаться от окружающих. Да, он мне непременно позвонит, в любом случае и как только…