Книга Ловушка для олигарха - Илья Рясной

— То есть оно стало всенародно избранным?

— Точно. И вполне может выступать в этой роли, Кстати, нападавшие забрали и пульт управления «чучелом», так что проблем у них не будет вообще,

— Я все-таки не понимаю, как нападющие нейтрализовали охрану центра, — который раз спросил я.

— Никто не понимает. Поэтому подручные Алибабы и стреляли после у меня над ухом из пистолета, показывали пыточный инструментарий и убеждали во всем признаться. Я бы признался, если б было в чем.

Инженер потянулся, зевнул и переключил телевизор на другую программу.

— Во, смотри, красавица и чудовище, — отбросив на пол пустую банку из-под пива, прокомментировал он появление телеведущих «Времища».

— В нашей программе, — завела «красавица» — вы не узнаете, что чемпионат на дальность плевков прошел сегодня в городе Подольске, победитель получил машину «Рено», Зато вы узнаете, что…

— Подожди, Светик, — обрадованно вклинилось «чудовище», расплываясь на мягком стуле. — Горячий телетайп. Очередное громкое убийство, подтверждающее полную неспособность правоохранительных органов бороться с организованной преступностью, Только что под Мытищами обнаружено тело депутата Государственного Собрания Андрея Крапивницина. На теле имеются следы пыток..

— Атас! — с уважением произнесла телеведущая, пригладив прическу. — Впрочем, чему удивляться после убийства Михаила Зубовина., . Итак, вы узнаете, что на стадионе в Лужниках прошел чемпионат по поеданию «сникерсов», победитель получил приз от компании и месяц бесплатного лечения от заворота кишок в немецкой клинике…

Я вздохнул, мне стало как-то тесно в неуютно… Следы пыток… Кому понадобилось пытать Депутата? Он и так бы все выложил.

— Черт! — выругался я.

Плохо. Отличный был агент. Его наверняка вычислили, когда он полез по моему заданию на раскопки тайн большой политики. И не рассчитал свои силы.

Был он прохиндеем и продажной шкурой, но, несмотря ни на что, был где-то симпатичен. Как ни стране но, но даже в его беспринципности и хапужничестве имелось какое-то обаяние и наивная непосредственность. Он творил свои дела больше не по злобе или жадности, а потому, что плыл, несомый мутным потоком, вместе с другими такими же и гордился, что плавать в этом дерьме он умеет лучше многих. Но, главное, он работал на меня. Я втравил его в эту историю. Так что как ни крути, вина на мне.

Тяжело, чувство вины, груз потерь, который я тащу за спиной. Если занимаешься такой работой, должен быть готов тащить на себе этот груз. Пока молод — ничего. Вот когда сил не останется, ближе к финишу, когда начинаешь оглядываться назад, вот тогда этот груз придавит всей тяжестью к земле муками совести. Так бывает у всех.

— Ага, еще один упырь, павший в гражданской войне за чековые книжки, — хмыкнул Инженер.

— Ты не веришь в честных политиков ? — натужно сделал я попытку пошутить.

— Я лучше поверю в жизнь на Луне. Для этого гораздо больше оснований.

— Да, — мрачно отозвался я.

— Э, надсмотрщик, ты чего хмуришься? — иногда Инженер бывал чересчур настырен. — Знакомый твой? — он показал пальцем на телеэкран.

— В какой-то мере.

— Ты попал в дурную компанию.

— Какая есть.

— Ладно, надсмотрщик. Не расстраивайся, — с сочувствием произнес он.

— Ну, спасибо.

Он посмотрел на меня и улыбнулся не слишком уверенно, видно, пытался поддержать меня. И я был ему за это благодарен.

Глава двадцать четвертая

Между тем, пока мы с Инженером коротали время вдвоем, перебрасываясь цитатами классиков, пока я выслушивал экскурсы моего пленника в прикладную демонологию, в Москве происходили интересные события.

На восьмом этаже «стекляшки», в просторном кабинете с окнами на Останкинский пруд прерывисто затренькал сотовый телефон, лежавший на столе размером с добрый бильярд. Седовласый, картинно благородного вида человек, закованный в элегантный крысино-серый — как положено по статусу — костюм, взял телефон и нажал на кнопку.

— Ты знаешь, что самое худшее? — спросил грубый голос у хозяина кабинета — генерального директора третьего телеканала Вячеслава Иосифовича Патрюханского,

— Кто говорит? — севшим в миг голосом крикнул в трубку Патрюханский.

— Я говорю! Я!.. Знаешь, что хуже всего для человека? Хуже всего — это причинить убыток мне…

— Я… — генеральный директор сглотнул слюну. Толос у него стал тонкий, визгливый — У меня сейчас нет столько денег… Я отдам… Я же готов был.

— Кого это волнует? Тебе неделя.

— Да, конечно.

— И треть к долгу за то, что я сейчас теряю время на разговоры с тобой.

— Но…

— Но?… Как думаешь, пес, что осталось от твоего дома?

— Что? — у теленачальника упало сердце и холодной ледышкой замерло где-то в живите.

— Ничего не осталось…

Действительно, только что загородный дом Патрюханского в охраняемом коттеджном поселке, за самом кольцевой дорогой, плавно поднялся вместе с двумя охранявшими его злобными бультерьерами в воздух и приземлился в виде груды кирпичей. Взрывчатки минеры не пожалели.

Разговор с разъяренным Баши Бадаевым — сгустком злобной адской энергии ростом метр семьдесят и субтильного телосложения — это занятие не для слабонервных.

Патрюханский не верил, что государство способно его защитить. Тем более от Баши Бадаева, который любил со своими бандитами заглядывать в русские детские садики и больницы, насиловать детей, а постом давать интервью об этом по тому же третьему каналу российского телевидения.

Гендиректор вообще не верил ни в государство, ни в его лидеров. Он привык, что тут царит закон тайги, и умел жить по нему, притираясь к сильному. Сейчас этот закон был против него. Поэтому на следующий день Патрюханский начал переговоры о продаже своей части акций.

Часть акций прикупила нефтяная компания. Остальные пришлось передать банку «Ичкер-транзит», прославившемуся еще десять лет назад тем, что через него стянули восемьсот миллионов долларов по фальшивым авизо и переправили в Ичкерию.

Совершив эту сделку, Генеральный директор улетел в Майами, где целую улицу скупили русские поп-звезды и чиновники из Администрации Президента. Телевизионщику необходимо было подлечить расшалившиеся нервы. И, несмотря на все потери, он был рад, что все наконец разрешилось.

Никакого желания возвращаться в Россию у него не было. Он устал от всех этих игр. Он устал от этого угара нескончаемой гонки. Устал жить в неустойчивом, готовом вот-вот рухнуть, как его взорванный загородный дом, мире. Что ему делать там, в той окровавленной, смердящей стране. Об этом думал он, глядя на плещущуюся в голубом бассейне прохладную воду. Почему он должен жить там? Из-за того, что это его Родина? Господи, какая Родина?! Родина у него здесь — этот бассейн, эта белоснежная вилла.