Книга Их последняя встреча - Анита Шрив

— Мы знакомы ровно месяц, — говорит Томас.

— Действительно? — удивляется она, хотя сегодня уже думала именно об этом.

— У меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь.

Она молчит. Свет на воде просто потрясающий — такой же красивый, как и стихи, которые ей читает Томас: Роберта Лоуэлла, Теодора Ретке, Джона Берримана, Рэндалла Джаррелла[66].

— Ты когда-нибудь так думаешь? — спрашивает он.

Влечение к свету на воде ощущается инстинктивно. Оно распространяется на движения волн, парня в куртке и кожаных мокасинах, сидящего рядом, на крутой склон со скошенной травой и на этот простор, этот бесконечный вид: четкие очертания Бостона — на севере, одинокий запоздалый рыбак — на востоке.

— Да, — произносит она.

Ей хотелось бы уметь нарисовать этот свет на воде или хотя бы выразить его словами. Ухватить, удержать в руках. Запечатать в бутылку.

— Ты плачешь? — говорит Томас.

Ей хочется ответить отрицательно, но она не может. Линда быстро всхлипывает один раз, как ребенок. Было бы здорово не сдерживаться, но это слишком опасно: если она начнет, то может уже не остановиться.

— В чем дело?

Она не знает, что ответить. Как это объяснить? Никто не плачет из-за света. Это нелепо.

Линда шмыгает носом, стараясь удержаться, чтобы не текло из носа. У нее нет ни носового платка, ни салфетки. Томас ищет у себя в карманах, вытаскивает жевательную резинку, пачку сигарет, какую-то ксерокопию. Это все не то.

— Утрись рукавом, — советует он.

Она послушно утирается рукавом. Делает долгий вдох через нос.

— Ты… — начинает он.

Но она качает головой, словно прося ничего больше не говорить. Нужно выбросить из головы этот свет. Ей надо думать о том, что может быть на той ксерокопии, о том, как ей придется сидеть на матраце, чтобы делать домашнюю работу, о тете — от этих мыслей слезы наверняка остановятся.

— Линда, — произносит Томас, беря ее за руку.

Она сжимает его руку, вонзая в нее ногти, будто вот-вот упадет. Он делает движение, чтобы поцеловать ее, но она отворачивает голову. Его губы лишь задевают край ее рта.

— Я не могу, — говорит она.

Он отпускает ее руку. Отодвигается от нее на дюйм или два. Вытряхивает из пачки сигарету и закуривает.

— Ты мне нравишься, Томас. — Линда, уже сожалеет о том, что обидела его.

Он кривит рот и кивает, будто говоря, что не верит ни слову:

— Кажется, тебе во мне ничего не нравится.

— Просто… — начинает она.

— Просто что? — невыразительно спрашивает он.

— Есть вещи, которых ты обо мне не знаешь.

— Так расскажи.

— Не могу.

— Почему?

— Не могу.

— Нет такого, чего бы я тебе не рассказал. — В голосе Томаса слышится обида.

— Знаю, — говорит она, думая, правда ли это. У каждого есть что-то личное, смущающие моменты, которые человек держит при себе.

Она вздрагивает.

— Давай не будем, ладно?

В темной машине, стоящей на пляже через пару дней после этого разговора, все почти точно так же. Они слышат прибой, но не видят его. Окна запотели от дыхания, от их разговоров. Линда замечает, что на ветровом стекле образовалась изморозь, на которой она может написать свое имя.

Она смотрит на полоску ржавчины в том месте, где откидной верх соприкасается с корпусом машины.

— Ну, так куда ты будешь подавать заявление? — спрашивает Томас.

— Заявление?

— В колледж. Ты умная. Ты должна понимать, что можешь поступить куда угодно.

— У нее вокруг шеи намотан клетчатый шарф. Сейчас не так уж поздно, только семь часов. В это время она должна находиться в библиотеке, а он — на тренировке по хоккею.

— Не знаю, — говорит она. — Я думала о школе секретарей.

— Господи Боже, Линда.

— Мне нужно найти работу.

— Так поступай в колледж и найди лучшую работу.

— Может возникнуть проблема с оплатой.

— Есть стипендии.

Ей не хочется разговаривать об этом. На ней розовая шерстяная кофта, шерстяная юбка в тон и одна из белых блузок Эйлин. Она начала расчесывать волосы на прямой пробор, и они локонами падают с обеих сторон. Ей нравится, как волосы закрывают лицо, когда она наклоняется.

Томас выглядывает из окна машины, разозлившись на нее.

— Тебе нужно преодолеть этот… комплекс неполноценности, — произносит он.

Она соскребывает ногтем какое-то пятнышко на юбке. Линда в нейлоновых чулках, но ноги мерзнут. В «скайларке» куча дыр, сквозь которые просачивается холод.

— Томас, если я тебе расскажу все, ты уже никогда не сможешь думать обо мне, как прежде, — наконец выговаривает она.

— Это все гребаная фигня.

Линда никогда не слышала, чтобы он употреблял такие слова.

Томас долго молчит и дышит так, что ветровое стекло начинает очищаться. Она уже может различить коттедж в пятидесяти футах перед ними. Он выглядит одиноким и холодным. Линде хотелось бы открыть дверь, включить свет, зажечь огонь, вытряхнуть в доме постельное белье. Сварить кастрюлю супа. Ей хочется иметь свой дом.

Если бы она могла иметь свой дом!

Ей становится жарко в кофте.

— У моей тети был любовник, — начинает она как раз в тот момент, когда Томас наклоняется, чтобы поцеловать ее. Она сжимает кулаки на красных кожаных сиденьях.

Его рот осторожно прикасается к ее губам. Она чувствует его верхнюю губу, полноту нижней. Он кладет руку ей на щеку.

Она смущается и опускает глаза. Он следит за ее взглядом и видит сжатые кулаки.

— Не бойся меня, — успокаивает он ее.

Линда медленно разжимает руки. Она чувствует запах его дыхания и пота, уникальный и узнаваемый, как отпечатки пальцев.

Томас поворачивается на сиденье, куртка цепляется за руль. Он прижимает губы к ее рту, и она чувствует его пальцы у себя на ключице. Вопреки себе она вздрагивает.

Он убирает руку.

— Прости, — говорит она.

Он притягивает ее голову к своему плечу.

— Так что насчет любовника? — спрашивает Томас.

— Он ушел.

Они продвигаются крошечными шажками, как боязливый пловец может входить в студеный океан, дюйм за дюймом, привыкая к обжигающему холоду. Прежде у Линды не было случая узнать, как это может быть тяжело; не было необходимости представлять физическую близость с парнем.