Книга Такая большая любовь - Морис Дрюон

— Пусть уж лучше никто об этом не узнает, женушка. Теперь, когда умер наш сорванец, нам нечего больше друг другу пожелать.

Сорванец… Сын… Мамаша Леже как раз купила у лавочника две копченые селедки, когда почтальонша принесла телеграмму… Как подумаешь, что мальчик прошел всю войну и за всю войну заболел только раз, воспалением легких… Он погиб в сорок девять лет, далеко от дома: на него обрушились плотницкие леса.

Матушка Леже застонала под тяжестью всех этих балок, что давили на грудь. Вот уж точно, нет справедливости на земле и нет жалости у Бога. А цена, которую они запросили за пломбированный вагон! Мальчик был здоров, зачем пломбированный вагон? Бедные не могут заплатить за такое. И вот его нет на косогоре, и с этим приходится мириться.

— Папочка Леже, дай мне аттестат мальчика.

Свою траурную вуаль из черного крепа она держала в шкафу: понадобится, чтобы проводить папашу Леже, когда наверх его понесут на руках шестеро милосердных братьев, одетых как архидиаконы.

— Что ты хочешь: вуаль или аттестат?

— Аттестат. Он лежит на каминной полке, как раз у тебя над головой. Не бойся, подними голову.

Ух ты! Ну нет, папаша Леже ни за что вот так не встанет. Уж угол у камина он знает как свои пять пальцев. Это его территория. Здесь ему знакомы все размеры, все выступы. А выступ каминной полки находится как раз над его головой.

Почему женушка хочет, чтобы он резко поднялся?

«Все это неправильно». Была уже рама окна, была скамейка, были часы…

«Она что, действительно не видела или посылала его нарочно?» — спросил он себя, осторожно вставая на ноги.

Пальцы нашарили на каминной полке небольшую тонкую рамку, в которую был вставлен аттестат сына. Он вспомнил, что рамку мальчик сделал сам. А потом Мари приклеила в уголке фотографию бравого пехотинца со светлыми усами.

Старик Леже на ощупь добрался до кровати.

— Держи, Мари, — сказал он. — Вот наш сорванец.

Он думал, что она взяла фото, но услышал, как разбилось стекло упавшей на пол рамки.

«Наверное, хотела, чтобы я принес вуаль», — подумал он.

Шкаф стоял рядом с кроватью. Папаша Леже быстро его отыскал, вспомнив, как шел только что. Он помнил, что дверца легко срывалась с петель, и не стал открывать ее полностью. Руки искали по полкам и нашарили стопку простыней, а дальше, ближе к стене, — детский чепчик и передничек.

Он продолжил поиски и нащупал какую-то аккуратно сложенную легкую ткань. Мамаша Леже без умолку говорила, и в бессвязном потоке слов он различил:

— Косогор… Пора туда отправляться, папочка… Почему ты не хочешь меня там ждать…

Потом пошли какие-то неразличимые, булькающие звуки.

«Мари Муше», — сказал он себе и понял, что вдруг вспомнил прежнюю фамилию своей женушки. Он стоял возле кровати, упершись коленями в ее бортик.

Руки сами вспомнили былую ласку, и он хотел погладить лоб Мари, но наткнулся пальцами на рот, из которого вытекало что-то горячее и липкое. Он машинально вытер пальцы о вуаль, которую считал черной. Потом вернулся на свой стул возле камина, выронив по дороге вуаль.

«На косогор… На косогор…» Он и правда всегда обещал ждать ее там! Может, и часы, и окно, и скамейка должны были ему об этом напомнить. Если уж Мари что взбредет в голову… Бедная Мари, такая красивая! Что он будет делать без нее? Наверное, его отправят в окружную богадельню и похоронят потом на чужом кладбище, как похоронили сорванца.

— Мари, ты мой единственный свет, — прошептал он.

Больше он ни о чем не думал. У него разболелась голова, и надо было поспать. Он слушал, как дышит Мари. В этом слабом свидетельстве того, что они еще вместе, сосредоточились для него последние крупицы сознания.

Мари резко, со свистом вздохнула и замолкла. Старый Анатоль дышал вместе с ней, его грудь поднималась в том же лихорадочном ритме. Свист на миг прервался, потом коротко повторился, и дыхание стало еле слышным.

А потом наступила тишина, и он понял, что его Мари умерла… Он снова увидел ту осеннюю дорогу, на которой они дурачились, споря, кто кого перегонит.

— Я иду быстрее вас, Мари! Я приду раньше…

Тогда он поцеловал ее. А может, это было по дороге на косогор…

Ему показалось, что он встал, но на самом деле он не двинулся с места.

Наутро соседи в открытое окно увидели на кровати мамашу Леже с закатившимися глазами.

Напольные часы остановились ровно в полночь и совсем покосились. В комнате царил страшный беспорядок. Можно было подумать, что тут шел бой. Повсюду были разбросаны катушки с нитками, а на полу валялась свадебная фата.

Возле камина, опустив голову и положив руки на колени, неподвижно сидел на своем стуле папаша Леже. Когда его тронули за плечо, тело его рухнуло на пол. Он уже остыл. На лбу у него виднелась маленькая ранка, а небритая борода продолжала расти…

На другой день их несли на кладбище. Мужа, как и положено, несли первым.

1941

Госпожа майор

Мишелю Друату

На дорожке бульвара неподвижно стояла дама. Седые волосы с голубоватым отливом, норковое манто, желтые уличные туфли из плотной, но тонкой кожи — все в ней дышало нездешней элегантностью.

А за ее спиной, в витрине большого магазина, ныряли в заросшие травой туннели электрические поезда, верблюды волхвов презрительно поднимали и опускали длинные ресницы, пожарный, почти не касаясь ступенек, взлетал вверх по пожарной лестнице.

Но даму с красивым и решительным лицом витрина не интересовала. Ее вниманием завладел уличный торговец, который, поставив прямо на землю потертый чемодан, продавал детские «пузырялки».

— Игрушка для маленьких и больших, развлечение круглый год! Игрушка артистическая, не шумная, не грязная… и недорогая…

Серый тротуар, серое небо; зимний день шел на убыль, но уличные фонари и витрины еще не засияли в полную силу. Даже мыльные пузыри, которые в качестве демонстрации через соломинку выдувал торговец, получались серыми.

— Первому покупателю — карманная расческа в подарок!

Продавец, худой, неопределенного возраста человек, был без пальто. Вместо пальто на нем красовалась старая, тесная в груди коричневая куртка с мятыми отворотами и продольными складками. Непонятно, откуда брался в такой тесной одежде весь тот воздух, что выдувал торговец через соломинку, производя на свет радужные пузыри всех размеров. Они летели и гроздьями, похожими на куриные яичники, и цепочками, напоминавшими бусы из искусственного жемчуга. А некоторые получались такими большими, что в них целиком отражались и волхвы, и пожарная лестница, и снующие из туннеля в туннель поезда. Они лопались, так и не успев превратиться в настоящие воздушные шары.