Книга Фронтовое братство - Свен Хассель

Адольф Гитлер выкрикивал имя Божье в речах и молился о Его покровительстве пангерманскому рейху, когда его подразделения СС вешали священников в лагерях смерти. Эти священники в свою очередь выкрикивали имя Божье, и оно раскатывалось среди скорбных, унылых бараков, пока горло им не сдавливала петля.

Эсэсовцы, в карманах у которых находили выдранные золотые зубы, приговоренные за это каким-то из многочисленных трибуналов к смертной казни, слезно просили Бога о помощи. Разумеется, имелось в виду, чтобы Он помог им снова надеть эсэсовские мундиры.

Но Бог был глух. Он не слышал обреченных в проскуровской тюрьме. Не слышал священников под виселицами в лагерях смерти. Не помог генералу против Т-34. Не облегчал страданий тех, кому ампутировали конечности в армейских госпиталях.

Бог был глух.

Было немало правды в том, что сказал Легионер: «Автомат со снаряженным рожком и связка ручных гранат лучше, чем пара Библий и священник».

Арестованных одного за другим тащили в трибунал, заседавший в бывшем кабинете начальника тюрьмы.

Всех встречали одними и теми словами: фамилия, возраст, подразделение. Недолгое перешептывание трех судей и шелест бумаг. Ровно шестьдесят секунд. Потом невысокий судья в блестящих очках без оправы выкрикивал следующий вопрос:

— Можете сказать что-нибудь в свое оправдание?

Но едва обвиняемый начинал отвечать, судья перебивал его:

— Ерунда, мы все это знаем.

Снова перешептывание. Приложение печати к нескольким бумагам. Потом председатель трибунала ставил под всем делом факсимильную подпись.

— Именем фюрера и немецкого народа приговаривается к расстрелу. Следующий!

Снова и снова. Час за часом. Руководители Третьего рейха думали, что так они смогут выиграть войну.

В другом конце коридора, где лестница вела наверх, послышался хриплый шепот:

— Колонной по одному за мной!

Прибыла расстрельная команда.

С молниеносной скоростью они распахивали дверь выбранной наобум камеры. Арестованные не могли догадаться, чья очередь будет следующей.

Медсестру пятидесяти с лишним лет пришлось выносить во двор. Она бросилась на пол и отказывалась вставать. Потом ее с высоко поднятыми руками привязали к столбу. Три отрывистых команды. Залп из двенадцати выстрелов.

Следующего арестованного вывели в маленький двор.

Та же самая процедура, с краткими перерывами, весь день и всю ночь. Каждый второй час расстрельная команда сменялась новой.

Гауптмана вытаскивали за ноги. Он хватался за каждую решетку, каждое ограждение. Его били сапогами по рукам, пока они не превратились в кровавые куски мяса.

Гауптман ревел, как раненый бык. Его застрелили лежащим.

Эвальд безумно завопил, когда пришли за ним. Он как-то вырвался у охотников за головами и побежал по этажам. В конце концов прыгнул через перила лестницы на четвертом этаже и, приземлясь на дно пролета, сломал обе ноги.

Его привязали к столбу и расстреляли.

Водитель грузовика, собиравшийся ехать в Кельн, все документы которого сгорели вместе с машиной, вышел на расстрел, будто пьяный.

Два дня спустя полк объявил его пропавшим без вести, но было уже поздно.

Прежде чем мы пятеро предстали перед трибуналом, охотникам за головами, к их глубокому огорчению, пришлось отпустить нас. Появился лейтенант Ольсен с бумагами из полка, доказывающими, что мы находились под его командованием и вовсе не дезертиры.

Мы отправились в Друбный, где располагался полк.

XIII. Снова на фронте

Незнакомый унтер, не целясь, выпустил очередь по невидимому противнику в лесу.

Ответом был град пуль. Они подняли пыль вокруг ямы, где мы лежали.

Унтер снова нажал на спуск и стрелял по кустам, пока в рожке не кончились патроны.

— Осел, — проворчал Легионер. И вырвал автомат у нервозного пехотного унтера. — Так не стреляют!

Легионер выполз из ямы, прижимаясь к земле, будто куропатка. Поднял автомат и открыл сосредоточенный огонь по каждому из кустов.

В подлеске поднялись двое и попытались убежать, но меткие пули Легионера настигли их. Он вставил новый рожок и продолжил стрельбу.

В пятой роте нас встретил фельдфебель Барт, прозванный Толстяком. Потом Малыш сменил это прозвище на «Туша».

Он старательно оглядывал нас маленькими, злобными глазами из-под козырька большой кавалерийской фуражки, в которой щеголял, будто офицер. Глаза его бегали слева направо, потом справа налево.

Увиденное, видимо, обеспокоило Барта. На его круглом лице появились угрюмые морщины. Он походил на избалованного ребенка, собирающегося зареветь и ударить кулачком по тарелке с кашей. Выпятил мясистую нижнюю губу и стал теребить блокнот, высовывающийся между третьей и четвертой пуговицами кителя.

Барт кивнул, словно его худшие опасения подтвердились. Встал, надувшись, перед кенигсбержцем и грубо спросил:

— Как фамилия?

— Отто Бюлов[123].

— Ах, вот как? Может быть, ты адмирал подводного флота княжества Лихтенштейн?

— Нет, — добродушно ответил кенигсбержец. — Я ефрейтор.

— О Господи, правда? — прошептал Толстяк. — А я, достопочтенный герр ефрейтор, очевидно, всего-навсего горсть окопной грязи?

Он поднял лицо к лицу кенигсбержца и стал ждать ответа.

— Нет, вы фельдфебель.

— Конечно, я фельдфебель, троглодит. Ты сущее несчастье, обезьянье дерьмо. Кто ты такой? Как твоя фамилия?

Последние слова он проревел прямо в лицо коренастому пруссаку. Его голос раскатывался среди унылых крестьянских домов и разрывал серый, гнетущий туман.

— Герр фельдфебель, ефрейтор Отто Бюлов прибыл, как приказано, в пятую роту Двадцать седьмого полка после выписки из резервного армейского госпиталя номер девятнадцать в Гамбурге.

— Ложись! — прорычал Толстяк. Он выпалил это слово в кенигсбержца, который с быстротой молнии бросился в грязь и принял позу для стрельбы, упершись пятками в землю.

Толстяк внимательно оглядел его, наступил ему на зад и крикнул:

— Вжаться в грязь до отказа, плоскостопая водяная крыса!

Потом он возвысился перед Легионером, но, прежде чем успел что-то сказать, Легионер щелкнул каблуками и отрапортовал на манер старых солдат:

— Герр фельдфебель, ефрейтор Альфред Кальб прибыл после лечения в резервном армейском госпитале номер девятнадцать в Гамбурге.