Книга Желтая линия - Михаил Тырин

С этой мыслью я развернулся и уверенно зашагал вдоль края болота. Щербатин прокомментировал это горестным вздохом. Думаю, в эту минуту он видел меня насквозь со всеми моими мыслями и соображениями.

Идти по лесу было легко, но легкая жизнь не может продолжаться слишком долго. Вскоре сухая земля стала перемежаться пятнами сырости, участками, где ботинки выдавливали сквозь траву мутную жижу, обширными грязными лужами. Затем поредели деревья, сменяясь на стелющийся бледно-зеленый кустарник, и снова перед нами заблестела поверхность болота. И куда ни кинь взгляд — везде был этот ненавистный матовый блеск.

Я молча и спокойно, как автомат, выломал себе шест и шагнул в грязь. И даже не вздрогнул, когда холодная жижа сомкнулась вокруг ног. Щербатин виновато кряхтел за плечами — он бы охотно мне помог, но как?

Мир все бледнел и мерк вокруг меня, пока я вовсе не перестал его замечать. Все сократилось до небольшого пространства, в котором я сейчас существовал — выдергивал ноги из трясины, пробовал ее шестом, хватался за ветки, отплевывался от вонючей воды, снова выдергивал ноги… И уже давно исчезло ощущение, что я куда-то двигаюсь, мне казалось, что я просто толкусь в одной точке и в этом отныне мое жизненное предназначение.

Если б мне пришлось описывать последний круг ада, я знал бы, о чем и как писать.

— Слышишь? — Щербатин нервно зашевелился на спине. — Вроде как гудит что-то… Или нет? Гудит! Беня, это реаплан!

Туман не позволял нам видеть далеко. Да и пилот не разглядел бы нас, даже если бы пролетал прямо над нашими головами.

Я бросил шест и судорожно полез в карман за радиостанцией. Однако она развалилась у меня в руках на три части. Видимо, в свое время приняла на себя удар кулака или ботинка наших союзников.

— Твою мать! — зарычал я и с размаху всадил обломки в грязь под ногами.

— Зря ты так, — сказал Щербатин. — Может, ее как-то можно было собрать.

— Замолчи! — рявкнул я.

— Беня, ну я же не виноват…

— Молчи, тебе сказано! — Я схватил шест и двинулся дальше, с яростью выдергивая ноги из грязи.

— Знаешь, у меня в танке как-то раз сломалась рация, — заговорил Щербатин через некоторое время. — Я без нее все равно что глухой. Стою и не знаю, что делать. Потом вижу — все вперед поперлись, ну и я за ними. А потом слышу, кто-то мне по корпусу молотит. Какой-то офицер палкой долбит, кричит, а ничего ж не слышно… Я разворачиваю объективы — вижу, у меня на ноге пехотинец висит. Раненый зацепился одеждой и болтается, как тряпка. Отцепили, унесли…

Я молчал. У меня не было сил даже посочувствовать тому пехотинцу.

— Вообще, аппаратура часто отказывала. Воды наберешь под броню — и привет. Танки-то старые и дерьмовые. Не знаю, сколько человек до меня в этом мешке болталось. И сколько тут подохло, тоже не знаю. В башне щелей нет, только пять панорамных экранов перед глазами. Если три работают — хорошо. А бывает, закоротит — и все гаснут. Стоишь слепой и не знаешь, то ли тебя подожгут, то ли корова рогом боднет и в болото скинет. Знаешь, сколько народу вот так захлебнулось? А у скольких крыша поехала… Представь, подгоняют тебя вечером в ангар, и стоишь до утра в полной темноте. Другие хоть болтают, жрут, программы смотрят. А ты ничего не можешь. Вот, как сейчас, даже еще хуже. Даже почесаться не можешь. Я поначалу весь чесался — с головы до ног. Ну, вернее, до задницы. Так и думаешь, вот протянуть бы руку и поскрестись. А нечем. Потом привык как-то…

— Жрать охота, — сказал я.

— Да, это точно. Я тут пару жуков видел. Таких здоровых, знаешь? Много в них мяса, как ты думаешь?

— Когда ты только все успеваешь — и жуков увидеть, и реаплан услышать? Я вот ни хрена не вижу, кроме этой грязищи.

— Высоко сижу, далеко гляжу… А ну, стой!

— Что опять? — с досадой сказал я, но остановился охотно.

— Вон туда посмотри. Вон, левее…

— И что?

— Ну, глаза-то разуй!

Я вытер с лица брызги грязи, присмотрелся. В следующую секунду меня прошиб холодный пот. Там был большой остров, и на нем поднимались стебли болотной капусты. Ее длинные листья, окаймленные бордовой полосой, невозможно было не узнать.

— Уходим, только тихо, — осторожно проговорил Щербатин. — Ластами не шлепай, ладно?

— Поучи бабушку кашлять, — ответил я.

Однако Щербатин был прав. Мне во всех красках вспомнилась картина, как на таком же островке полегла почти вся команда «Крысолов».

— Нет, — сказал я через некоторое время. — Эти листья можно есть. Нужно набрать немного, а то через полчаса я просто свалюсь.

— Ты уверен? — Щербатину тоже ужасно хотелось съестного, но он боялся.

— Давай так — я оставлю тебя где-нибудь в лопухах, а сам быстренько, аккуратненько…

— Ага, а там тебя завалят, и буду я тут куковать, как Соловей-разбойник под калиновым кустом. Нет уж, подыхать — так всем коллективом.

— Ну, дело твое. — Я достал из мешка ружье. — Смотри в оба, ладно?

— Буду твоими глазами на затылке, — пообещал Щербатин.

Едва лишь добравшись до огорода, я не выдержал и вцепился зубами в сочный лист. Вкус был как у обычного огородного салата. Сначала я просто пихал листья в рот и торопливо заглатывал — вакуум в желудке, казалось, готов был всосать полмира.

— Эй, эй! А мне? — возмутился Щербатин.

Я, не глядя, сунул назад большой мясистый лист, Щербатин ловко поймал его зубами и тут же начал хрустеть.

— Ну все — набираем и уходим, — сказал он. — Нечего тут пастись.

— Набираем за пазуху и в живот, — возразил я. — Набирать надо больше.

— Ну, тоже правильно…

Видимо, неспроста родилась поговорка «Чем дальше в лес — тем больше дров». На краю огорода листья росли точно такие же, что и в глубине. Тем не менее какой-то дурной рефлекс двигал моими ногами, меня тянуло все дальше и дальше, пока мы не оказались в самой гуще капустных зарослей, сами не свои от голода и жадности. Я срывал листья, распихивая их в карманы и под одежду, Щербатин как-то умудрялся отхватывать куски зубами на ходу. Чувство осторожности было при этом забыто напрочь.

Так продолжалось, пока я не услышал за спиною испуганное щербатинское «ой!». Я поднял глаза — и недожеванный лист вывалился у меня изо рта. Прямо перед нами, не далее чем в десяти шагах, стояли ивенкская женщина и двое ребятишек. Она стояла неподвижно, словно заколдованная, и смотрела на нас. У ее ног я увидел две корзины, полные капустных листьев.

— Ну, все… — услышал я обреченный вздох Щербатина.

Время шло, ничего не происходило. Разве что из зарослей выбежали еще двое детишек и прильнули к матери. Она завернула их в свою широкую юбку.

— Они одни здесь, — сипло проговорил я. — Без мужиков.