Книга Повесть о генерале Данне, дочери Маары, Гриоте и снежном псе - Дорис Лессинг

Этот город был выбран столицей Тундры потому, что стоял он на длинном, широком холме. Множество деревьев окружало симпатичные здания из желтого кирпича (под цвет почвы в этом районе).

Сюда приходили люди со всей Тундры, чтобы увидеть Данна и девочку, которая унаследует его власть. В городе даже построили специальные постоялые дворы, чтобы принимать и кормить всех этих людей.

Иной раз Данн произносил фразу, ставшую со временем шуткой:

— Ах да, Гриот, я же обещал тебе!

И тогда небольшой отряд из четырех человек — Данн, Гриот, Тамар и Али — отправлялся путешествовать по другим городам.

В таких случаях Данн с готовностью соглашался на все, чего хотел от него Гриот: ходил по центральным улицам, останавливался, разговаривал с людьми, слушал их рассказы. Он окончательно поправился, снова был здоровым и крепким и уже не очень отличался от того, прежнего Данна. Но более внимательный взгляд обнаружил бы налет седины на черных волосах, да и глаза его теперь уже не блестели, как в юности.

Данн всегда был вежлив, терпелив, постоянно улыбался людям. Он мог часами сидеть и слушать любого, кому нужно было высказаться. Он слушал, кивал, улыбался, утешал… но по большей части, конечно, слушал. За это его очень любили и в Тундре, и далеко за ее пределами.

Высокий, но слегка сутулый улыбающийся человек… Его улыбка — вот что заставляло Гриота задумываться. Ироничная? Да, неизменно. Ласковая, добрая? Пожалуй… Но таилось в ней и что-то еще, намек на… неужели жестокость? Нет, то было глубоко спрятанное и давно сдерживаемое нетерпение. Все считали Данна бесконечно терпеливым, но порой он взрывался гневом, и происходило это обычно из-за Гриота, который докучал ему своими планами и уговорами (Гриот и сам понимал, что иногда раздражает Данна). Каждый раз, когда это случалось, капитан пугался, а генерал извинялся с оттенком укоризны в голосе:

— Не волнуйся, Гриот, тебе нечего бояться. Я держу того, Другого, под контролем. Все будет нормально, обещаю тебе. — И потом добавлял: — Но иногда я слышу, как он воет, сидя на цепи, — вот и сейчас тоже, слышишь? Нет-нет, я пошутил, Гриот, это всего лишь шутка.

Закончив с делами в хранилище знаний, Данн обычно шел в сад, где высился необычный памятник. Посреди постамента, сделанного из плит желтоватого камня, стоял длинный неровный обломок белого цвета, который был похож на лед. На самом деле это был кусок кристаллической породы, найденный далеко в горах Тундры. Данн хотел, чтобы камень выглядел как лед.

Здесь был похоронен Рафф. Данн садился на край постамента и в одиночестве проводил так вечерние часы, иногда до самой темноты. Гриот тоже приходил туда, побыть с Данном.

— Видишь ли, Гриот, он любил меня. Любил по-настоящему, Гриот, понимаешь… Этот пес был моим другом.

— Да, Данн, господин, я знаю. Рафф и правда был твоим другом.

Однажды Гриот отправился на поиски той прекрасной девушки, что жила в песках, — она давно уже стала женщиной средних лет. Он нашел ее, но оказалось, что она вышла замуж за работника с тростниковой фермы и живет теперь на великой реке. Гриот решил не огорчаться, внушая себе, что «в море полно рыбы»… но ему так и не встретилась ни одна женщина, с кем бы ему было так же легко и приятно. И он так никогда и не нашел слов, чтобы описать свои чувства, объяснить, что она незаменима и не похожа на других. Спасаясь от одиночества, Гриот привык навещать Лету и ее девушек. Одна из них, жизнерадостная чернокожая красотка по имени Нубис, родом из Речных городов, умела петь сказания, и однажды она попросила:

— Гриот, пой вместе со мной! Почему ты не поешь?

Этот вопрос поразил Гриота, который никогда не думал, будто мелодия и песня могут иметь к нему хоть какое-то отношение.

— Я не умею, — ответил он.

— Да ну, брось, Гриот, у тебя красивый голос.

Так он выучил песни о ее родной реке, после чего Нубис сказала:

— Гриот, теперь ты должен найти свои собственные песни.

В жизни Гриота, как он считал, не было ничего, заслуживающего интереса, поэтому он слагал песни о приключениях Данна и Маары. Как-то вечером он сидел вместе с генералом на могиле Раффа и вдруг сказал:

— Послушай, Данн.

И запел свою версию того, что произошло с Маарой, Данном, когда на них напали речные драконы.

Сначала Данну было неприятно слушать его, но затем он улыбнулся и сказал:

— Ты не перестаешь удивлять меня, Гриот. Но почему ты поёшь обо мне? Ты забываешь, что мы с Маарой были лишь одними из многих. Кто вспомнит об остальных, Гриот? Кто споет о них? Забавно, что когда я был одним из них, когда я вместе с этими людьми бежал от жары и жажды, то никогда не думал, будто они заслуживают похвалы. Теперь же я уверен в этом. И часто о них думаю.

— Но, Данн, эта моя песня о тебе относится и к ним тоже. Мои слушатели будут мысленно представлять себе тех, кого они знали, тех, кто был тогда вокруг тебя.

— Ты так считаешь? Надеюсь, ты прав. Ужасно, что люди исчезают бесследно. Исчезают, как соломинки в водовороте.

В небе горел закат. Это был тот час, когда Данн любил сидеть в компании Раффа, своего верного снежного пса, и когда Гриот был свободен от своих многочисленных забот. Пылает горизонт, щебечут птицы, скоро опустится ночь, придет время ужина. Потом, вместо того чтобы сразу после еды лечь спать, все старые друзья собирались вместе, и Лета с девушками тоже, и пели свои песни, обменивались новостями со всех концов Тундры. Гриота всегда просили спеть, и в его песнях неизменно восхвалялся Данн.

— Я заметил, что ты никогда не поешь о Другом, — сказал как-то ему Данн. — Ты никогда не поешь о Плохом Данне.

— Мне бы не хотелось петь о нем, господин.

— Жаль. Он мог бы сказать много интересного, но слышу его только я.

Гриот все-таки сомневался в красоте своего голоса, как ни нахваливала его Нубис. Эта очаровательная девушка, круглая сирота, жертва засухи, как и множество других ее сверстников, надеялась стать любимицей Гриота. Да, для нее это стало бы настоящим триумфом. Гриот думал: «Та девушка, в песках, по крайней мере, никогда не льстила мне». И потом к нему пришло осознание одной печальной истины: «Если человек льстит, доверять его словам нельзя».

Гриот стал уходить в высокие лесистые холмы, где, кроме него и лис с ястребами, не было ни души. Там он пел, чтобы выяснить, чего на самом деле стоит его голос, но вскоре понял, что невозможно услышать свой голос таким, каким его слышат другие. Гриот пел для собственного удовольствия — и воображал, будто отовсюду к нему сбегаются лисы и слетаются птицы, чтобы насладиться его пением. Потом сам же пристыдил себя: не об этом должен думать практичный человек! Когда он пел о Данне, или о Мааре, или — изредка — о Тамар, ему не досаждали неприятные мысли. Но иногда Гриот отпускал свой голос в свободный полет, начинал петь без слов, ни о чем не думая. И тогда бывало (уже не раз), что его ищущий себя голос переходил в хриплый вой. Гриот приходил от этого в ужас. Так выть мог бы Рафф, но не человек. Среди холмов водилась птица, щебет которой доставлял ему особое удовольствие: маленькое, серенькое, пугливое создание. Она прыгала по веткам вереска и выговаривала что-то вроде: «О-пять, о-пять, о-пять». Но однажды Гриот услышал в птичьем чириканье голос Данна. И это надолго отвратило его от походов в холмы. Потом он все же вернулся. Эти места как будто притягивали его. Если Гриот не отвлекался и пел только о Данне, то ничто не беспокоило его, но стоило прозвучать первым нотам его песни без слов, как голос срывался сначала на крик, а потом на вой. Гриот винил в этом красоту холмов и небеса, эти солнечные, улыбающиеся, обманчивые небеса. Ведь всего в нескольких днях пути на северо-запад они превращались в серый, унылый небосвод, низко висевший над болотами.