Книга "Империя!", или Крутые подступы к Гарбадейлу - Иэн Бэнкс

Ты откроешь для себя новые места и новые лица, а возможно, и самого себя, что исключено в условиях неустанного покровительства и с лихвой окупает все мерзости и мучения; ведь что придает особый смысл твоим нелегким странствиям — мерцание церковного купола в предрассветном тумане; чистейший безлюдный пляж, куда привел тебя долгий, изматывающий путь; вечер у костра в кругу людей, которых еще вчера не знал и, возможно, больше не увидишь, но сейчас они тебе так близки, что хочется провести с ними всю оставшуюся жизнь; именно это нежданное, глубокое единение с новыми людьми и новыми местами не забудется никогда.

В поездках Олбан старается, чтобы время, проведенное с Уопулдами и их окружением, не превышало длительности настоящих, по его мнению, путешествий, сулящих не только приключения, но и борьбу с непредвиденными трудностями, которые, впрочем, он предпочел бы преодолеть и пережить как можно скорее, чтобы потом можно было вспоминать их с налетом ностальгии и всяких других чувств, похожих на благодарность.

Когда на горизонте маячит Гонконг, он решает, что пришло время слегка прогнуться перед семьей, и принимает приглашение дяди Блейка, довольно расплывчато высказанное год назад в рождественской открытке.

Туда он летит из Дарвина, но прежде болтается в течение двух веселых, но жарких и изнурительных месяцев по Австралии на микроавтобусе в компании двух новоиспеченных инженеров-электриков. Алекс и Джейс, жизнерадостные ребята родом из Брисбена, широкие натуры и неисправимые оптимисты (особенно по части секса, которого у них ровно ноль на протяжении всего путешествия, при том что Олбану удается-таки снять на вечер официанточку в Калгурли), соглашаются подбросить его из Сиднея в Мельбурн; они сразу находят общий язык, и эта поездка превращается для всей троицы в грандиозное путешествие до самого Дарвина, через Элис-Спрингс и Перт,[46]но после девяти недель в микроавтобусе — а моются они раза два-три в неделю, не чаще, — он начинает думать, что испытал на себе, хотя и в сугубо мужском окружении, примерно то же явление, которое, как принято считать, возникает у женщин, вынужденных подолгу жить вместе: их менструальные циклы якобы синхронизируются. Олбан готов поклясться, что теперь он, Джейс и Алекс потеют синхронно и выделяют, буквально на генетическом уровне, один и тот же усредненный запах.

Перед расставанием в аэропорту Дарвина они сверкают улыбками, по-мужски грубовато обнимаются и долго клянутся в вечной дружбе. (Чтобы никогда больше не увидеться.) Вскоре после взлета он проваливается в сон и просыпается как раз в тот момент, когда самолет заходит на крутой, даже резкий вираж, который большие авиалайнеры совершают, как правило, только в нештатных ситуациях или при неминуемом падении. Он смотрит в иллюминатор на высотное здание, мелькнувшее в метре от крыла. За бортом темно; он успевает встретиться взглядом с каким-то китайцем, вышедшим на балкон этого до жути близкого небоскреба. Китаец одет в полосатые шорты и серую майку; облокотившись на бетонные перила, он щелкает зажигалкой и закуривает сигарету. Впоследствии Олбан будет утверждать, что разглядел даже марку зажигалки — «зиппо», но пока он смирился с тем, что катастрофа неизбежна. На самом-то деле это обычный трюк при посадке в аэропорту «Каи-Так», расположенном в опасной близости от центра города Коулун.

Дядя прислал за ним машину с водителем. Олбана все еще знобит после прерванного сна и смертельного воздушного трюка; он бредет нога за ногу через галдящее, слепящее здание аэропорта, попадает в пыльную ночную дымку и духоту города и забирается в охлажденный кондиционером, пахнущий кожей салон «бентли», не особо вникая в происходящее. Его везут в гигантский небоскреб на берегу залива, где китайский ангелочек в строгом деловом жакете и юбке с разрезом указывает путь к скоростному лифту, который, взмывая вверх, оставляет его желудок где-то на уровне второго этажа. Вывалившись с рюкзаком в руке из светящегося куба лифта, он оказывается в необъятном сверкающем холле, переходящем в огромный, размером с пару теннисных кортов, утыканный деревьями сад на крыше, где роятся гламурные личности всех цветов и оттенков, в костюмах, вечерних платьях или белоснежной униформе — каждому свое. А позади этой пестрой толпы простирается электрическая бездна — похоже, тут собрали все лампочки, произведенные со времен Эдисона, и теперь они ослепительно сверкают в спиралях реклам, вдоль широких полос хайвеев, на круглых площадях и стадионах, отражаются в многогранных кристаллах сотен небоскребов и в плотном сияющем облаке, которое нависло над городом и, словно зеркальная поверхность, переворачивает вверх ногами многоцветье громадных вертикальных вывесок и неоновые скелеты многоэтажных башен, испещренные зелеными, синими, красными, фиолетовыми и золотыми пятнами.

Приветливый, учтивый китаец в отутюженном белом кителе, который сделал бы честь капитану лайнера «Куин Элизабет-2»,[47]принимает у него рюкзак и ведет мимо подноса с бокалами шампанского к высокому, седовласому господину, который стоит возле ограждения крыши и беседует со стайкой китайцев, сопровождая свою речь величественными жестами. Седовласый человек оборачивается. Олбана представляют дяде Блейку.

— Олбан! Рад тебя видеть. Зови меня просто Блейком.

Дядя Блейк высок ростом и значителен, у него длинный и, похоже, некогда сломанный нос, вытянутое лицо, тронутое каким-то сероватым загаром, и вполне сформировавшийся второй подбородок. Он протягивает Олбану свою большую мясистую пятерню. В его рукопожатии есть что-то от влажной ночной духоты.

— Здравствуйте, — говорит Олбан.

Блейк представляет его всяким важным персонам из своего окружения, чьи должности и звания, равно как и короткие, но невоспроизводимые китайские имена, тут же вылетают у него из головы; ему указывают на разные городские достопримечательности, на гавань и далекие, мерцающие острова, но вскоре — видимо, сообразив, что Олбан еле стоит на ногах от усталости, — Блейк подталкивает его в спину своей мощной, тарелкообразной ладонью и направляет в сторону лифтов — под тем предлогом, что ему, наверное, захочется освежиться, а потом снова вернуться к гостям. Другой безупречный слуга-китаец в тугой крахмальной куртке сопровождает его на лифте в неописуемо роскошные апартаменты двумя этажами ниже: угловая спальня с двумя стеклянными стенами и ванная размером с площадку для игры в сквош.

Он принимает душ и в просторном белом купальном халате ложится на кровать, чтобы немного отдохнуть и прийти в себя, но сразу же проваливается в сон. А продрав глаза, обнаруживает, что свет в комнате выключен, а в дверь заглядывает Блейк.

— Извини, Олбан, — говорит ему дядя зычным, раскатистым голосом. — Просто хотел убедиться, что ты в порядке. — Видимо, он хочет изобразить дружескую улыбку, но его физиономию искажает жутковатая гримаса. — Долгий перелет?