Книга Рулетка еврейского квартала - Алла Дымовская

И Сонины новые, очень опасные наклонности к искусственному уничижению и терпению того, чего она совсем не обязана была терпеть, касались и маленького Димки. Может, родись этот ребенок по ее воле и желанию, Соня и в самом деле оказалась бы прекрасной мамой и искренне радовалась сыну. Даже несмотря на его отца, которого чем дальше, тем больше Соня считала ни на что не годным человеком. Но вот теперь ее состояние, которое можно было расценить и как своего рода душевную болезнь, мешало пробиться наружу ее материнской любви. И все ее отношение к Димке тоже было отравлено тем же нарочным мазохизмом. Она прислуживала младенцу, как рабыня, и буквально сдувала с ребеночка пылинки, но в сердце ее жили только боль и желчь, бесконечное «Вот вам! Получите! А я еще больше могу!». Она, как и прежде страдавшие до нее подобным образом люди, втайне все же надеялась, что такая ее самоотверженность и чрезмерность в исполнении долга наведут близких на мысль о ее, Сонином, несчастии, и они вдруг очнутся, и пожалеют, и скажут: «Что же мы наделали!», и попросят прощения, и освободят ее. Надо ли объяснять бесплодность и ложность подобной надежды. Никогда бы никто ничего не понял и не увидел. А совсем напротив, близкие ее действительно думали, что необычайно осчастливили Соню. Свекровь – своими поучениями и назойливой опекой, муж Лева – собственной своей неповторимой персоной и сыном Димкой. Они радостно играли в этот обман, потому как кто же по доброй воле откажется от столь удобной формы существования, тем более если тот бедняга, за счет кого проистекает удобство, всем своим видом воплощает довольство?!

Сказывалось, впрочем, новое Сонино настроение не только на одном Димке. И муж Сони тоже ощутил его на себе, и очень оно пришлось ему по сердцу. За эти последние два года Лева, как втайне и опасалась Соня, добился мало чего в своей торговле протезами. Сейчас, однако, он приносил уж не двести долларов, как весь первый год своей работы, а целых пятьсот. Но Соне они совсем не казались астрономической цифрой. Да она сама начинала с такой зарплаты и не считала это чем-то особенным. А вот Лева считал. Так возгордился, будто на Луну слетал и водрузил в кратере победный флаг. И в этом тоже отчасти было виновато новое Сонино состояние.

Сначала они с мужем только скрывали от его родителей истинное положение вещей. Отец Сони, Алексей Валентинович, болтливым не был, да и с новыми московскими родственниками почти не соприкасался, и оттого помощь его, оказанную в деньгах, утаить получилось просто. Соня то и дело звонила в Одессу и каждый раз излагала очередную историю своей нужды, и всегда так, чтобы выставить Леву в выгодном свете даже и перед отцом. Но и ей постоянно казалось при этом, что отец ее все понимает – Алексей Валентинович Рудашев знаменит был многими качествами, но отнюдь не глупостью. Он просто подыгрывал дочери, делал вид, что верит каждому звуку в ее словах и даже как бы поощряет ее на дальнейшее вранье.

Деньги инженер Рудашев всегда высылал Соне незамедлительно, как бы чувствуя срочность просьбы, и это только лишний раз убеждало Соню, что отец играет с ней на одних воротах. Но и открыто признать это Соня не хотела, в ней жила еще обида на отца и на мать за тот постыдный их страх перед бабкой, отдавшей Соню на заклание. И эта обида отдаляла ее от единственно родных людей, могущих ей помочь, именно из-за нежелания простить им их нечаянное, виноватое отступничество. А и никакого отступничества по существу не было, а только было то же несчастливое убеждение, будто бы бабушка, из-за одного своего высокомерия и агрессивности, знает, как делать лучше.

Но деньги Соня из дому получала, хотя просила их при самой крайней нужде. И даже не для себя или для Левы. Это были, так сказать, демонстрационные деньги. Когда требовалось показать публично для всех благосостояние младших Фонштейнов. И тогда бы ей и объясниться с Левой до конца, что деньги те брать на обман ему зазорно, что от новой его работы мало толка. И что еще не поздно найти себя, может, даже уехать им в Одессу, и там отец поможет Леве осуществить его собственную скрытую мечту – пусть начать если не с простого матроса, а с корабельного врача. А хоть бы и в мореходку, для гражданских – Соня подождет, потому что будет чего ждать. И Лева станет счастливым при желанном деле и мечте, а там, где нужное дело и счастье, там всегда и благополучие, и со временем деньги. И не надо уже будет обманывать.

Но ничего этого Соня не сделала. Для подобного решительного поворота и откровения она слишком мало любила своего мужа. Она сделала даже хуже. Она начала играть и перед Левой. Будто все идет как надо, и в помощи ее родителей и в обмане родителей Левы ничего нет скорбного и неправильного, и вообще это временно. Она так хорошо подавала свою игру, что в один прекрасный момент лишилась в этой игре партнера. Лева вдруг поверил в эту вымышленную пьесу. Ему было очень удобно поверить, и он поверил. Он воспринял Сонины утешения и заверения всерьез, как нечто должное. Он уже гордился работой и заработком, на первый взгляд не копеечным отнюдь. Но на троих с грудным ребенком, при неработающей жене, да согласно московским ценам на необходимое деньги его были недостаточны для поддержания даже намека на имидж благополучной еврейской семьи. Но Лева верил, в основном со слов Сони, что все будет хорошо, что сидят они впроголодь ради грядущего успеха, и очень чувствовал себя при этом удобно и в тепле. А Соня в последнее время нарочно подливала масло в жертвенный огонь Левиного самомнения. Она как бы сотворила из своего терпения и отречения своеобразный культ.

И алтарь ее изобретенного сверхстрадания успешно бы пополнялся новыми приношениями многие годы, может и десяток лет, если бы одно известие не ускорило этот процесс до космической почти скорости.

А началось все неделю тому назад, еще перед первомайскими праздниками, когда Соня попросила денег у отца и на текущие расходы для Димки, которого его собственный отец не мог обеспечить ничем, сверх самого необходимого, и напоказ, для зоркого глаза Евы Самуэлевны.

И вот сегодня мама должна была передать конверт со знакомым много лет проводником, и Соня ждала от нее звонка, какой будет номер вагона.

Лева был на протезной своей работе, Соня сидела у телефона, Димка спал в кроватке, суп с курицей на плите мирно закипал. Наконец, очень скоро бежевый аппарат на кухонном столе зашелся в тихом дребезжании. Соня тотчас и подхватила трубку, чтобы трели не помешали сыну спать, – на проводе была Одесса.

Мама сообщила и номер вагона, и что у них все в порядке, вот только… Только они очень сильно извиняются, и она и папа, но денег для Сони им пришлось послать почти вполовину меньше. Но пусть Сонечка не беспокоится, это только один раз, им сейчас срочно нужна большая сумма в наличных и в долларах.

– Мамочка, что случилось? Это рэкетиры, да? Папе угрожают? – вдруг перепугалась Соня, немедленно позабыв свою обиду на родителей.

– Что ты, доченька, с папой все в порядке! Ну, какие еще рэкетиры? Ну, что ты говоришь? Наш папа и вдруг рэкетиры? – успокоила ее мама, однако было слышно, как сильно тронуло ее беспокойство Сони об их благополучии.

Соня и вправду усомнилась. Ее отец и криминал как-то не совмещались в голове. Но тут же ей стало любопытно, зачем родителям вдруг срочно потребовались крупные деньги. Она и спросила: