Книга Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - Фредерик Дар

Глава 21

Так, идём, — говорю я Гектору. — Надо думать, Абей приготовил «ещё тот» сюрприз для Старика. За отсутствием последнего, возможно, сюрприз будет для нас!

Мы топаем в другой конец корабля, туда, где находится онасисовая каюта судовладельца. Папаша Оскар не скупится на удобства. Это такой инициатор, который держит для себя шикарную квартиру в двух уровнях с подвесной террасой и бассейном в элитном доме, который он только что воздвиг (а свой имидж раздвиг). Что касается его королевской каюты, она о трёх комнатах. Ибо ванную можно считать комнатой, это гвоздь программы. Полностью обшита священным деревом из Индии, краны из литого золота работы Родена. На главном панно работа Ренуара, подлинность которой подтверждена детьми мэтра. Чтобы подойти к ванне, надо спуститься на три ступени. Всё очень просто: чтобы выполнить её, нижнюю каюту пришлось похоронить (пожизненно). Окна из горного хрусталя. Даже вешалка для полотенец из платины, а махровые полотенца расписаны вручную самими Карзу, Бюфе, Шампенем и Ленэном. Есть специальный телевизор, который показывает фильм о зелёной диарее в случае, если мучит запор (для утешения), или о маленьких беафрийцах, когда вы взвешиваетесь и обнаруживаете избыток багажа в своих складках. Изощрённость, уверяю вас! Расточительство, которое отдаёт должное французскому вкусу. Кстати, когда лампа для бритья не горит, она отражает силуэт нашего президента Рис-бублики, с трёхцветной гирляндой вокруг, и это симпатичнее, чем его щетина. Но я ставлю телегу впереди лошади[83], ибо в ванную мы пока не лезем. Для начала мы прёмся в салон. Но здесь уж, поверьте, зрелище достойно пера. Я не знаю, были ли вы в зеркальной галерее Сен-Гобен, но у Абея это что-то! Ничего, кроме огранки, насечки, крапчатости, геральдики. Зажигаешь лампочку, чик! И сразу попадаешь на ярмарку Дютрон! Зарево, слепящие брызги. Лампочки, сколько глаз хватает, до четвёртого измерения!

Оскар, по всей видимости, настолько не терпит одиночества, что множит свой облик, делится до бесконечности. Стоит ему попасть в свою хазу, он уже не знает, где он и какое из этих изображений — настоящий Абей, а когда он тянет подружку, я думаю, он ушибается пополем о стекло.

Как только мы открываем дверь в ответ на его громкое: «Входите! Входите быстрее!», мы вспыхиваем, мгновенно размножившись. Мы ищем, за что ухватиться! Пошатываемся! Мы в полной растерянности. Мы отступаем перед количеством. Самоужасаемся. Вашим Сан-Антонио как будто изрыгнули. Мириады световых лет! В длину, по диагонали, спереди, сзади, на потолке. И ещё великое множество Гекторов, изобилие Абеев. Безумие, ужас! Наши чувства противятся. Мозг размягчается. Нам хочется стать целыми. Остановить этот жестокий понос. Поубивать себя ударами молотка по зеркалам с диким громом, диким разгромом. Миллионы Абеев, которые жестикулируют со всех сторон, одеты в пижаму на китайский манер и трусы. Да к тому же пижама распахнута. Своё пузо он нам показал утром, но сейчас оно как бы расцвело. Пухлое, натянутое, с противным хитрым глазком в центре, жалкой растительностью в нижней части, косым шрамом и с конопушками на всём этом, словно острова в Тихом океане.

— А где Ахилл? — вопит торговец круизами.

— Его нет, — уклончиво отвечаю я. — Я подумал, что можно было прийти вместо него.

Абей суёт руку в переднюю часть трусов и немилосердно чешется. Слышится хруст, как от коровы, которая укладывается на свежую подстилку. Он вроде как огорчился, самую малость, и всё же его лицо вновь светится ликованием. Он отплясывает святого Витта в лучшем виде. Брызжет слюной, подбирает в пепельнице огрызок сигары, жадно его ест, не прекращая говорить.

— Что ж, я ему скажу потом, а вы будете первыми! Приветствую вас, первых свидетелей моего счастья! Располагайтесь! Садитесь и угощайтесь сигарами! Наполняйте бокалы, пейте, сморкайтесь в шторы, мочитесь на драпировку, плюйте в зеркала, вам всё можно, господа! Давайте выпьем шампанского! Нет, шампанское — это для моей ванны! Тогда виски? Или лучше старого порто, очень старого, столетнего! Двухсот-, трехсотлетнего! У меня есть одно, оно качало Людовика Пятнадцатого на своих коленях. Бутылка справа! Не хотите? Вы правы, оно слишком сладкое, несмотря на возраст. Гадость! Уж лучше гренадин. Точно, давайте выпьем гренадина!

(Поворачивается в сторону спальни.)

— Ты готова, дорогая?

Молчание. Он бежит туда, приоткрывает дверь, заглядывает туда, покашливает, топает ногой, закрывает, открывает, отрыгивает, пукает, плачет, сморкается в пижаму, надевает очки.

(Возвращается к нам.)

— Господа, новость, большая, удивительная новость: я счастлив, я переполнен чувствами, я заново родился, я вне себя, я на седьмом небе. Господа, я благодарю небо! Я целую плодородную землю. Молюсь! Господа, впервые с восьмого сентября тысяча девятьсот сорок четвертого года я кончил. Невероятно! Циклон! Фейерверк! В тысяча девятьсот сорок четвертом году меня обвинили в петенизме[84]и бросили за решётку, потому что я отказался предоставить свой флот этим гнусным британцам. Это заключение лишило меня избавительных радостей оргазма. Я по-прежнему мог исполнять телесный акт, но с тех пор я перестал получать от него малейшее удовольствие, не считая скудной мужской гордости. Это и было моей мучительной тайной, господа! И вот, сего дня я сделал новую попытку, и она была успешной. Вы слышите, я повторяю: ус-пеш-ной! Провидение… О Боже, верховный владыка мира, благодарю Тебя! Провидение послало мне существо самое изысканное, самое гармоничное, самое сладкое, самое волнующее, самое в высшей степени приятное, самое-самое, о котором только я мог мечтать. И эта вещь произошла, господа! Я вновь получил наслаждение. Священник даст благодарственный молебен завтра утром в восемь часов, я ему уже позвонил. Дым рассеялся. После того как закончились мои финансовые страдания, пришёл конец моим телесным мучениям, или мукам, потом посмотрите в словаре. Меня ждёт апофеоз. Я иду к нему с протянутыми руками!

Но это еще не всё, мои благородные свидетели. За хорошей новостью тянутся другие. Они размножаются со скоростью микробов. В общем, новость, о которой я вам сообщил, породила другую, которая в свою очередь потянет за собой много, много других! Господа, я женюсь! Быстро, где угодно, как угодно! В Уругвае, если нужно, пока буду ждать развода с временной мадам Абей. Вот так, господа! Но будем великодушны, забудем об этих годах супружеской бедности! Может быть, дать алименты бывшей жене Абея? Ну да, ещё чего! Как бы не так! Достаточно церковной милостыни! Что я говорю? МРОТ[85], господа. МРОТ, и ничего больше! О тварь, лошадь, засушенная свинья, рефрижератор! О пугало! О пучок крапивы! МРОТ, говорю вам. Что? Мой сын? Вы же не сунете мне его под нос, как суют орудие преступления убийце, чтобы сбить его с толку! И я должен умиляться этим золотушным девственником? Я должен плакать над его юношескими угрями? Начнём с того, что я его отец! О, оставим сантименты, господа присяжные! Особенность сильных людей заключается в том, что они не слабые. Что? Учёба для этого потроха? Какая учёба, господа? Вы шутите? Парню восемнадцать лет — и он даже не доктор филологии! Я смеюсь! В век компьютера, пенициллина, Иветты Орнер[86]и лунохода! Недоумок, вот кто он! В шахту его, господа! Что? Их закрыли? Так откроем! Хотя бы одну, для него, пусть он там стаптывает свои ноги, обдирает пальцы! Розовая вата кончилась, беби! Даёшь угля, чёрт возьми! Каникулы в Куршевеле? А вот хрен тебе! Метана не хочешь, подонок? В клоаку! В сто лет он будет харкать чёрным! Ему выправят морщины паяльной лампой! О! О! Маленький эгоист! Я тебе их дам, карманные деньги! На сигареты? На, получи! Ты же мне когда-нибудь в лицо плюнешь! Не выйдет! Я начинаю новую жизнь, сопляк! Я теперь буду оттягиваться, кастрат несчастный! Папин аппарат — не хрен собачий!