Книга Государь - Александр Мазин

Именной, кстати. Вдоль краешка, тонкой искусной вязью: «Сергий, сын Иоанна, спафарий империи».

– Этот знак, – сказал император, – даст тебе беспрепятственный доступ во дворец и к моему паракимомену… – Имени василевс не назвал, что в очередной раз подтверждало слухи об опале незаконнорожденного сына императора Романа Лакапина. – А при необходимости… – василевс сделал очередную многозначительную паузу, – …и выше. Доволен ли ты наградой, спафарий Сергий?

– О да, Божественный! – Духарев поклонился и прижал к груди покоящийся в кулаке перстень, который, правда пока чисто теоретически, давал ему право доступа к дверям императорских покоев. А при необходимости – и за них.

Неслыханная честь для византийца, не входящего в состав родовой имперской знати, пусть даже и носившего титул спафария… Награда, не стоившая василевсу Василию и ломаного гроша.

Аудиенция окончена. Пятясь (права поворачиваться к василевсу спиной даровано не было), Духарев покинул Тронный зал. И самостоятельно (!) двинулся к выходу. Впрочем, исчезновению спутников-этериотов он уже не удивился. Уж с его-то нынешним «уровнем допуска» свободное перемещение по Большому Дворцу – сущие пустяки.

Тем не менее воспользоваться дарованной привилегией Сергей не поспешил.

Напротив, в кратчайшие сроки упаковал вещички, поднял на крыло, вернее, на палубы, дружину и оставил за кормой гостеприимные пристани Золотого Рога.

Перстень, естественно, увез с собой. Любой ромейский чин за пределами империи при виде этой вещички расстелется перед Духаревым, как прикроватный коврик. Так что – пригодится.

Часть третья. Честь и крепость

Глава первая. Честь княгини Рогнеды

Духарев оказался в Киеве всего лишь на пару недель позже, чем Владимир. Это потому, что великий князь возвращался не самой короткой, а самой продуманной дорогой. Не упустил возможности прогуляться по юго-восточным территориям: показать подданным свою крепкую и удачливую гридь. Пусть трусливые устрашатся, а храбрые – обзавидуются. И поучаствуют в конкурсе на место в княжьей дружине.

По дороге изрядная часть Владимирова войска разошлась. Ушли домой те из хузар, что не жили близ Киева. Ушли степняки.

К тому времени, как показались впереди киевские стены, войско победителей существенно уменьшилось, зато ушедшие понесли по всей земле Владимировой новости: о том, что поход был успешен не менее, чем во времена Олеговы. О том, что добычу взяли немалую. И о чудесах, что видели на земле ромеев. И еще о том, что принял сам великий князь и многие из его гриди Веру Христову.

Последнему радовались немногие. Но и огорчались не особо. Ждали: прибавится теперь к Перуну, Сварогу, Волоху и прочим еще и ромейский бог. Что ж в этом плохого?

Но Владимир был настроен серьезно.

Через три дня по возвращении, вдоволь попировав с походной и остававшейся в городе дружиной, великий князь собрал всех своих: бояр, воев, тиунов, гостей торговых, – всех, кого с дедовских времен принято было называть княжьей русью, и заявил им прямо: принятие новой веры – дело добровольное. Но тем, кто не примет Веру Христианскую, с ним, Владимиром, более не быть. Потому что намерен он, Владимир, привести землю свою и людей ее к великой славе и силе, что возможно лишь под покровительством Иисуса Христа. А кому с великим князем не по пути, тот может отправляться своей дорогой.

Бунта великий князь не боялся. Верил, что Бог – с ним. Да и земная сила – на его стороне. Большая часть гриди, что ходила с ним в Византию, – теперь христиане. Большая часть воевод – тоже. Но и не сказать что не было таких, кто – воспротивился. И так вышло, что новая вера едва не стоила Владимиру жизни…

* * *

– Слыхала я: ты новую жену берешь? – спросила Рогнеда.

– Завтра поговорим, – сонно пробормотал Владимир.

Великий князь лежал на спине, закрыв глаза. Рука покоилась на мягком теплом животе жены, обнаженном задравшейся исподницей. Тело Владимира пребывало в приятном утомлении, сознание медленно погружалось в дрему.

В Предславино, куда еще до похода была переселена Рогнеда с сыновьями, Владимир приехал засветло. Поужинал с гридью, детьми и женой, потом отправился в опочивальню. Разговоров не вел, сразу – на ложе. Да и о чем говорить? Владимир знал: любви меж ним и бывшей полоцкой княжной нет. Только радость телесная. Но что с того, если сыны добрые подрастают, а тело Рогнедино Владимиру по-прежнему лакомо.

Жаль будет Рогнеду прочь отсылать. Но придется. Не с ее норовом жить тайной полюбовницей.

Но сейчас думать об этом не хотелось. Вообще не хотелось думать.

Тяжелая рука, соскользнув с живота, упала на влажное полотно. Это Рогнеда извернулась, чтоб прильнуть к мужу.

– Берешь, значит, ромейку водимой женой? – шепнула княгиня, щекоча распущенными волосами шею князя.

– Ммм… – Могучая шуйца, обвитая синим обережным узором, сгребла женщину, подтянула ближе, но – так, без страсти, по привычке.

– Хороша хоть? – не унималась Рогнеда. – Лучше меня?

– Дивна ликом… – уже засыпая, проговорил Владимир.

И задышал ровно. Уснул. Не увидел, как исказилось лицо Рогнеды, полыхнули яростью глаза.

Выскользнув из-под шуйцы Владимира, дочь полоцкого князя соскочила на медвежий мех у ложа, обогнула его, бесшумно ступая.

Меч великого князя покоился справа от хозяина, в ладони от десницы. Даже в собственном тереме Владимир не оставлял походной привычки.

Рогнеда потянулась к мечу, но, ощутив, как липкое течет из лона по внутренней стороне бедра, сначала подтерлась тонкой льняной рубахой, а уж потом взялась за меч.

С мягким щелчком и тихим, лишь кошачьему уху доступным шелестом седая узорчатая сталь выпросталась из ножен. Проникавший в горницу лунный луч тотчас заиграл, засеребрился на драгоценном металле. Рогнеда залюбовалась: княгиня и дочь князя, она понимала красоту оружия. Залюбовалась и не заметила, как дрогнули ресницы мужа. Слух воина чуток, но избирателен. Даже во сне вычленит из прочих звуков: плеска воды, скрежета сверчка, уханья совы – еле-еле слышный скрип тетивы или такой вот невесомый шелест трущегося о внутренность ножен металла.

Рогнеда выпрямилась.

Законный, пусть взявший ее силой, но всё равно честный пред богами муж, отец ее сыновей, великий и удачливый князь лежал сейчас пред ней спящий. Такой же красивый, как и его меч… Но меч – не предаст, а Владимир – предал. Предал богов, что подарили ему и удачу, и киевский стол. Предал и жен своих, взятых по закону и по праву.

Рогнеде не было дела до остальных жен Владимира, но свою честь она помнила и чтила. И честь эта – не в том, что положено ей по роду и крови. Бесчестно ей, княжне полоцкой, быть сосланной из княжьих чертогов в дальнее сельцо, как это случилось с матерью ее мужа. А ведь сошлет наверняка.