Книга Даниэль Друскат - Гельмут Заковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крепко сморкаясь в носовой платок, он покосился по сторонам, желая оценить впечатление от своих слов. Крестьяне с тупым выражением вертели в руках бокалы, женщины выдергивали шерстяные нити из своих кофточек домашней вязки. Гомолле этот момент показался весьма подходящим для заключительного крещендо, он воздел руки и воскликнул:
«Наше общество живет по иным законам!»
Интересно, по каким же? Он перечислил по пальцам:
«Думай всегда о другом, не бросай никого в беде, помогай человеку, если он в тебе нуждается, будь солидарен, принципиален...»
Он так пристально посмотрел на какую-то старушку, что та, испугавшись, закивала головой.
«... принципиален, сказал я, но главное, вместе легче и лучше завоевывать счастье. — Затем Гомолла снова сложил руки на животе и возвестил: — Вот почему я рад, что в этот день люди сделали свои первые шаги в совместной жизни».
Взоры гостей устремились на молодоженов, Макс Штефан восседал на стуле прямо, словно аршин проглотил, его второй подбородок несколько нависал над воротом рубашки. Он хотел было схватить со стола свой бокал, Хильдхен склонила голову на плечо Штефану и картинно улыбалась. Но тут Гомолла вдруг сказал:
«Вот именно. Сегодня в Хорбеке основан производственный кооператив «Светлое будущее». Товарищ Друскат стал его председателем, членами кооператива уже являются двое крестьян. За них я и предлагаю поднять наши бокалы, ведь за молодоженов мы уже пили, не так ли?»
«Надеюсь, вы позволите?» — осведомился я, взял со стола бутылку и налил Гомолле.
Тот поднял бокал и воскликнул:
«Прошу встать тех, кто поручился за «Светлое будущее»».
Никто не вставал. Что такое? В чем дело? Гомолла поискал глазами вокруг себя.
«Где же мои кооператоры?»
Ей-богу, он даже приподнял край скатерти и заглянул под стол, но кооператоров и там не оказалось. Как бы предчувствуя нечто ужасное, Гомолла спросил:
«Неужели вы их не пригласили? Вы что же, решили развлекаться в своем кругу, среди единоличников?»
Движение в зале, все заволновались. Гомолла погрозил пальцем.
«Это вам не удастся, господа. Запомните, единоличный способ ведения крестьянского хозяйства устарел, выгоду приносит общественное, крупное производство».
Вот тут-то и начался гвоздь программы. Старик, словно фокусник, стал извлекать из всех карманов своей куртки десятки бланков заявлений о приеме в кооператив. Он отдал половину бланков мне, и мы принялись раздавать их по столам.
«Минуточку!» — Макс Штефан встал, взялся за спинку стула и резко отшвырнул его назад.
Я подтолкнул Гомоллу:
«Макс Штефан желает открыть дискуссию».
«Вы находитесь на свадебном торжестве», — взревел Штефан и так треснул ладонью по столу, что подпрыгнули тарелки и стаканы.
«Да, — спокойно возразил Гомолла, — знаю, знаю».
«Господин Гомолла, — крикнул Штефан, — я считаю, что непорядочно превращать наше радостное торжество в агитсобрание».
Это обвинение, казалось, весьма поразило, товарища Гомоллу, он беспомощно взглянул на меня.
«Да ведь я говорил лишь о более светлом будущем! — и, обратившись к крестьянам, добавил: — Я не требую, чтобы вы подписывались под заявлением сию же секунду, обо всем можно будет договориться позднее, но, по-моему, за столом обсуждать вопросы намного удобнее. А ну-ка, подвиньтесь».
Надо же, теперь он собирался протиснуться к столу между близкими родственниками Хильды. Крюгер, кстати, не осмелился возразить ни слова, даже сбегал за стулом для незваного гостя. Зато зять его неожиданно вырос передо мной, на лбу у него залегла сердитая складка:
«Я тебе этого не забуду!»
Я не думаю, чтобы дело у нас дошло до драки. Гомолле, пожалуй, даже удалось бы в течение свадебной ночи сагитировать гостей вступить в кооператив: его аргументы были неплохи. К тому же Крюгер заказал у Анны Прайбиш массу выпивки, а мекленбургский крестьянин, я знал по собственному опыту, после возлияний склонен к братанию. Но все дело испортила Анна, эта властолюбивая трактирщица. Заметив, что Штефан с угрожающим видом стоит передо мной, она моментально двинулась к середине зала, юбки из тафты величественно шуршали, серьги с подвесками так и сверкали.
«Белый танец», — возвестила она и слегка повела рукой.
Заиграли вальс «Голубой Дунай», и Анна с весьма решительной миной направилась к нам. Подобрав свои пышные юбки, она на старый манер, хотя и с известной долей грациозности, застыла в преувеличенно низком книксене. Гомолле не оставалось ничего другого, как помочь расфуфыренной трактирщице разогнуться: вот уже несколько лет Анна жаловалась на боли в пояснице. Пришлось ему открыть танец.
Я отступил в сторонку и, прислонившись к стене, стал смотреть на танцующих. Все они были разные: молодые, старые, умные, глупые, гордые и смирные и каждый из них стремился к чему-то своему, каждый почитал за счастье что-то свое. Целый мир отделял Анну от Гомоллы, как целый мир отделял их обоих от Крюгера и его сторонников. И вот теперь все они танцевали под одну музыку — вальс «Голубой Дунай», — кружась парами в зале, и это выглядело очень мило. Анна провозгласила классовый мир и настояла на том, что ей представлялось порядочным и благопристойным.
Я посмотрел на Иду, которая с раскрасневшимся лицом суетилась у стойки на другом конце зала, ее осаждали любители пива, и она с трудом управлялась с ними. Но мой взгляд она все же перехватила и подала знак Ирене. Та протиснулась через толпу танцующих ко мне и, как бы приглашая к танцу, слегка подняла руки и улыбнулась. Я покачал головой.
«Что с тобой, Даниэль?»
«Знаешь, в жизни бывают моменты, когда вдруг понимаешь, чему-то пришел конец, навсегда, и теперь начинается что-то новое».
«Не стоит грустить об этом».
«Мне нужно уйти отсюда, Ирена, я уеду, сегодня же ночью».
Она испуганно подняла на меня глаза, я прижал ее к себе и легонько похлопал по спине, мысли мои были уже в пути.
«Не умираю же я, Ирена».
Я поднялся к себе в каморку и собрал свои нехитрые пожитки, их было немного, все уместилось в одном маленьком сундучке.
Было очень холодно, как бывает ночью в конце зимы и в начале весны, когда я покидал дом Анны,
