Книга Рассказы змеелова - Василий Иванович Шаталов

берегу озера откуда-то подошли человек десять взрослых и подростков. В руках у каждого было по куску мягкого хлеба. Раскрошив его, они бросали хлеб на середину озера, утки мчались то в одну, то в другую сторону, торопливо вылавливали крошки и проглатывали их.

Мужчина оделся, но с озера не уходил.

— К сожалению, люди у нас еще не все сознательные, — сказал он сердито. — Иной едва завидит какую дичь, тут же хватается за ружье и давай палить: лишь бы что-нибудь уничтожить.

Был тут у нас недавно такой случай. Слышим: утром кто-то пальнул на озере. Выбежали из дома и — туда. Глядим, Стоит вон там, возле камышей, здоровенный детина А болотных сапогах, весь увешанный сумками и с ружьем наперевес. Сбоку, у ног — рыжая, в белых пятнах, охотничья собака. Она уже и стойку сделала: морду в сторону камышей вытянула, а правую лапу прижала к животу — вот-вот бросится на дичь. Надо же додуматься до того, чтобы охотиться в жилой зоне, где и стрелять-то запрещено!

В камышах жил селезень-подранок. Так этот детина с ружьем добил-таки его. Теперь такая же участь ждала и уток, у которых было по восемь маленьких утят. Но уток он убить не успел, мы не допустили. Тогда же с тем охотником был у нас откровенный «мужской» разговор. Да и собаке его досталось, как следует. Думаю, что после такого «разговора» про охоту он долго не вспомнит.

Теперь я часто стал бывать на утином озерке и подолгу наблюдал за чирками.

Недалеко от берега — метрах в двух от него — находился крохотный островок, на середине которого росла одинокая тонкая березка. На островке любила отдыхать одна из уток. Она ложилась на траву, подбирая под свои крылья всех восьмерых утят, и грелась на солнце. Ей, видимо, было так хорошо, что порою она закрывала глаза.

Но вот однажды на озерцо пришел мальчик лет двенадцати с длинной кривоногой таксой. Вытянув морду в сторону островка, такса покрутила носом, втягивая воздух. Она почуяла запах дичи, и в ней проснулся охотничий азарт. Она до половины вошла в воду, чтобы прыгнуть на островок. Утка заметила опасность, приподнялась и стала смотреть на людей, стоявших на берегу. Своим испуганным видом она как бы просила защиты у них: «Неужели, мол, дадите погибнуть мне и моим детям?»

Мальчик понял немую просьбу птицы и крикнул на собаку:

— Найда! Назад!

Такса, виновато виляя хвостом, выбралась на берег.

…Близилась осень. Первым осенним золотом вспыхнула круглая листва берез. Замолкли птицы. На вечерней и утренней заре над озерком заклубились туманы.

Последний раз я видел чирков перед отъездом в Ашхабад.

К этому времени утята заметно подросли и были почти как взрослые. Как-то придя на озерко, я увидел, как обе утки во главе своих выводков быстро скользили по темной водной глади. И вдруг, взмахнув крыльями, они в один миг оторвались от воды и тесной кучей, низко понеслись вдоль берега. Один круг, второй, третий, четвертый. Потом чирки разом, словно по команде, спустились на воду. Я думал, что они, устав после полета, будут отдыхать. А они начали бешено метаться и нырять, словно за ними гонялся какой-то злой кровожадный хищник. Вода долго вскипала под ними. Наконец, когда чирки угомонились, я понял, какая сила и страсть к полету заложены в этой в общем-то небольшой птице, что это была тренировка, проверка на прочность перед дальним тысячекилометровым перелетом на юг, может, на тихие заводи Мургаба, Амударьи или на многочисленные озера в зоне Каракумского канала.

С той поры прошло лет восемь.

И вот я снова, теперь уже по чистой случайности, на переделкинском озерке. Мне очень хотелось узнать: по-прежнему ли живут там дикие утки или уже перевелись?

И то, что я увидел, было изумительно! Уток на озере развелось столько, что их сосчитать было трудно. Штук, наверно, сто. Целая утиная ферма!…

Один — особенно храбрый чирок — выбрался на берег и, переваливаясь с боку на бок, близко подошел ко мне. Он повернул голову и одним глазом уставился на меня, словно спрашивал: «Ну, а ты чем можешь угостить? Принес что-нибудь?»

У меня, к сожалению, ничего с собой не было. Убедившись в этом, утка направилась к рыбаку.

Я долго стоял на берегу и одна мысль не покидала меня: как чутко и быстро отзывается природа на заботу человека, на тепло и доброту его большого сердца.

ЗВЕЗДЫ НАД КАНАЛОМ

Прошло, наверно, года три, как я не виделся с профессором Лобановым. Но вспоминал о нем часто. В памяти вставали наши путешествия, опасная охота, и я все острее чувствовал, что мне не хватает именно такого друга, как он, Олег Павлович.

Я долго ему не писал. Ну, что писать о мелочах? О них я мог бы рассказать при встрече, на которую я все еще не терял надежды. Длительное молчание профессора я извинял его отвращением к эпистолярному жанру и постоянной занятостью, в которую, как я полагал, ввергли моего друга высокие ученые звания и солидная должность директора института.

Изредка о Лобанове мы говорили с женой. Поговорим — этим и ограничимся. Чаще всего так было вечерами, за чаепитием.

— Странно… Что же с Олегом? Не пишет и сам носа не кажет, — сказал я как-то жене, расхаживая по комнате. — Уж не случилась ли беда какая?

— Да ведь и ты хорош! Много ли сам-то ему написал? — разливая чай, с укоризной взглянула на меня жена. — Садись, пожалуйста, не маячь.

Жена, как всегда, права. С ней особенно не поспоришь.

— Все верно, — согласился я, — и все же странно: сколько лет дружили, сколько дорог исходили… Неужели забыл?

— Ничего вечного нет, — вздохнула жена. — Все кончается: лес и море, дружба и любовь. Раньше вы были молоды, а теперь… — но она не успела закончить фразы, как в дверь кто-то постучал. Открываю… Олег Павлович! Его ковыльно-светлые волосы заметно поредели. Резче проступили морщины на грубоватом, слегка округлившемся лице. Но улыбка, синие озера глаз были прежними, «лобановскими».

— Не ждали? — бросил он с порога. — Вижу, что не ждали. Ну, здравствуйте! Сколько лет, сколько зим!.. — и комната наполнилась звучным голосом Олега, блеском его глаз, веселым заразительным смехом.

— И ждали, и даже ругали, что так долго не кажешь носа, — сказал я Олегу, обрадованный его приездом. — Ну, присаживайся. Будем чай пить!

— Чай, говоришь? — произнес Олег. — Да ведь чай — это не наше казацкое питье! Помнишь, кто сказал?

— Фраза: «чай не наше казацкое питье», — ответил я Лобанову, —