Книга Исландия - Александр Иличевский

Лавры, олеандры, скала и море.

Серебристый эвкалипт

впитывает свет луны.

Ночь вытесняет дыхание.

Наконец планета снимает

повязку с глаз и жмурится

от рассвета. Люди,

превратившиеся в статуи.

Холодные лучи солнца.

Стихи похожи на дерево,

растущее из скалы.

Бумага в такие времена

становится зеркалом,

обращённым в прошлое

с точностью, не достижимой ни

памятью, ни рождением.

Струйка времени пропала

в белой бездне. Ты пытаешься

различить в ней свой собственный голос.

Растраченные видения твой клад.

Начало и конец безразличны

друг к другу. И тем более к тебе.

К твоим странствиям, твоим

дням и ночам, к горю и любви,

обидам и радостям, всё это –

бессмысленная груда, если

ты не вверишься этой пустоте.

Откажись обрести в ней свои утраты:

юность и старость, всё, что было отдано

этому белому листу бумаги.

* * *

Расскажи о том, чего никто не видел,

а они посмеются. Всё равно –

ты ведь знаешь, что каждый

в плену видений, но ни за что

не признается, что одинок.

Однажды я плыл по реке ночи.

К рассвету туман наполнил берега.

В тальнике просыпались птицы.

На стоянках я видел палатки,

дымились угли ночных костров.

Донки под углом входили в омуты.

Слова проплывали деревьями.

Близ реки невозможны руины.

Половодье стирает их с земли.

Близ реки царит новизна.

В той реке сбывались сны.

В первом свете зари они обращались

лицом к небесам. Я плыл среди них.

Я видел, как раскрываются губы

солнечной розы, как лицо красавицы

уносилось теченьем, как руки

её тянулись, предлагая наготу и

новое время. Не было ничего

ослепительнее и темнее этой реки,

состоявшей из чернил забвения.

* * *

Есть слова моря, а есть слова земли.

Слов моря заведомо меньше.

Что вообще мы знаем о море?

Только то, что оно старше.

Слова моря – это знание о

бескрайности, о том, что такое

бездна. И молчание.

Плоды земли больше

не помещаются в строчки.

О пустоте много не скажешь.

Земля не терпит пустоты.

В ней всё идёт в дело.

Прорастёт клен, взойдут озимые.

Возникнут руины. В то время

как концы в воду, и всё –

больше ничего не скажешь.

Зато: как заманчиво то, что

нельзя разглядеть с берега, с самой

поверхности волн – этих учителей

размеренного молчания. Как

влечёт море прозрачностью.

Как оно порой учит

быть кем-то другим.

Как и облака, на которые море

никак не может наглядеться.

* * *

Небо звенит от зноя.

Солнце остановилось.

Море молчит, как раковина,

приложенная к виску.

Птица не вскрикнет.

Ящерка не шевельнется.

Уж вьётся в выжженной траве.

В такой полдень я пришёл

к источнику. Две недели я жил

на берегу бухты, стирая одежду

в прибое, привалив её камнями.

Я наполнил бутылки из

тёмного пластика ледяной водой

и поставил на солнце греться.

На склонах Эчки-Дага иногда

вскрикивали цикады. И снова

воцарялась толща

оглушительной тишины.

Море блистало внизу. Колосс

солнечного света

расправлял свои плечи.

Тогда, у источника, я встретил тебя.

Мы по очереди ополоснулись,

наслаждаясь пресной водой, и

отправились завтракать в посёлок.

По дороге ты рассказывала, как июнь

провела в Ришикеше, что там

белым людям охотно подают

милостыню. Мы болтали обо всём

на свете, и перед моими глазами

мерцала твоя нагота, только что

открывшаяся у источника.

Таким было наше падение

в рай, полный молчания

моря, предгорий, полдня.

* * *

Мир лучше в телескоп.

Когда-то я полюбил амфитеатры, арки,

акведуки, раковины сцен –

именно за то, что они обучали

этому обезболивающему взгляду

в окуляр. Некой завершённости,

пусть обманчивой птичьей

оптике – смотреть на беспамятство,

на ложные воспоминания, на

вторжение угасания, на боль –

с точки зрения души,

расстающейся с телом.

Красота всегда нас

отталкивает от истока.

Черновик прошлого в огне:

огонь исцеляется только огнём.

Нынче выдался сумрачный день

в окрестностях Иерусалима.

Все решения отложены.

Вокруг склоны, разбитые на ярусы

оливковых садов. А где-то

на западе стальное море

полно штилевых зеркал.

Так доносит мой окуляр

этот апрельский свет, эту

муку, с которой время

вновь всматривается в Пилата.

Брызнул дождь, и солдаты

берут копья на караул.

* * *