Книга "Еврейское слово". Колонки - Анатолий Найман

Гагарин и сегодня выглядит обаятельным, симпатягой. Как тогда. Манера поведения привлекательная, разговорные реплики живые. Из воспоминаний о нем встает портрет сообразительного темпераментного человека, знающего цену вещам и людям. Приятно было это узнать – потому что тогда, в годы после полета, он только то и делал, что ездил в открытом автомобиле по городам мира с застывшей на лице улыбкой, с ровно помахивающей рукой – кукла. Немалая часть западной публики видела в нем «коммунистического робота», некоторые признавались, что он наводил на них жуть. Чем-то того Гагарина напомнил запущенный на днях «Гагарин» – летающий ящик, небоскреб без окон.

Нынешние фильмы о начальном периоде космонавтики называют вещи своими именами – это было бешеное состязание с Америкой, ничто другое. И мы его выигрывали. Через несколько лет на его место пришли хоккейные серии СССР – Канада, соревнование куда более забористое, яркое, действительно всенародное. Валерий Харламов и вся «ледовая дружина» вызывали восхищение и любовь никак не меньшие, чем Гагарин и остальные скафандры. Восторг и горе в зависимости от результата не шли ни в какое сравнение со все более казенным воодушевлением от кремлевских бюллетеней о перетягивании каната между Байконуром и Канавералом. Особенно после Армстронга и еще троих американцев, которые возьми и слетай на Луну и попрыгай по ней. Это было, как сейчас выражаются, крутейше, и на этом фоне наш луноход, который выполз на нее через год, – жалчайше. А главное, хоккей был в миллиарды раз дешевле. Подсчеты экспертов утверждают, что советский человек с каждого заработанного рубля получал на руки 8 копеек. Но масштабы заводской, космодромной, военной, пропагандистской мегаломании, которую показал в юбилейную неделю экран телевизора, не позволяют в эту пропорцию поверить. Может быть, одну, пол-копейки, четверть? А ведь съемка передавала разворот дел лишь в малой мере.

Чем дальше, тем более скучен был «космос». Градус интереса к хоккею сохранялся, но и этот горячительный напиток, как могли, разбавляли, гоняя по два раза в год чемпионаты – мира и Европы. «Го-о-л! – вопил Озеров по системе Станиславского, – счет 19:0 в нашу пользу!». Однако само советское однообразие, назначавшее, что́ на следующую пятилетку, на ближайшее десятилетие будет интересно, длилось уже так долго, что граждане стали испытывать заинтересованность в сохранении неизменности, статуса-кво. Пролетарии, лишь бы не хуже! – колыхался под сердцем у всех лозунг тревоги и надежды… И тут начался – выезд. Евреев. Греков, немцев. Полукровок. Под их маркой русских, украинцев, прибалтов. По чуть-чуть, побольше, поменьше. Сама ситуация, когда такое возможно, становилась интересной, пусть даже и вчуже.

Согласие на то, чтобы их (нас) по одному, по десятку выпускали, государство выдало из-под палки. На это вынудило его всё вместе: в первую очередь, обессиливающе неостановимая штамповка военного железа, в том числе «космического», и не в последнюю тот же хоккей. Классные игроки были отнюдь не против покататься за НХЛ, пожить по их стандартам, прежде всего самостоятельно – «высадиться на Луну». Два потока интересов: собственных – и спущенных сверху дряхлеющей властью, слились. Проснулись желание, предприимчивость, забегала по жилам кровь. И все эти «Союз-Восток», БАМ, поднятие целины, стройки коммунизма откатились в тот чулан сознания, в который к нам сегодня из телевизора поступают новости о заседаниях правительства и думцев.

10–16 мая

13, 14 и 15 февраля 1945 года армады британских и американских военных самолетов сбросили на Дрезден немыслимое количество тяжелых бомб. От города остался скелет, погибло, по данным отчета специальной комиссии, 25 тысяч человек. В подавляющем большинстве – мирных жителей, в том числе беженцев с востока Германии. Когда через десятилетие-два после войны нерассуждающе мстительное настроение мира сколько-то успокоилось, начались обсуждения правомерности этой акции. От рассудительных до крайних. Рассудительные сводятся к тому, что Германия была уже на пороге капитуляции, беспомощна, налета не требовалось, он ничего не изменил. Ковровая бомбардировка такой мощи, даже с учетом того, что Дрезден – промышленный центр и крупнейший железнодорожный узел, была неадекватной. Крайние обвиняли союзников в прямом преступлении.

Каждый год дрезденцы отмечают траурную дату – становясь в живую цепь вдоль улиц и через Эльбу. Неофашисты, ясное дело, выходят с проклятиями и угрозами англосаксам и восхвалениями фюрера, антифашисты дают им убедительный отпор (в этом году соотношение было 1:4). Кто-то нет-нет и поминает Холокост, «объективно» сопоставляет. Дескать, равноценные вещи, разница в масштабах. Да и такая ли уж, роняет печально, разница? К примеру, патриоты крайне правого толка отрицают выводы комиссии – хотя и созванной по просьбе дрезденцев, и состоявшей из независимых историков-немцев, и почти пять лет работавшей с немецкой пунктуальностью. Патриоты утверждают, что под бомбами могло погибнуть и полмиллиона. Но главное, прибавляет искатель правды, даже не в цифрах, а в том, что Холокост и Дрезден – одинаково безнаказанное уничтожение невинных людей теми, у кого сила. В прошлом году один из лозунгов национал-демократов был «Аушвиц + Дрезден = 0». Так сказать, квиты.

На кого, кроме соседей по шеренге и колонне или доверчивых простаков, эта софистика рассчитана, непонятно. Согласно третьему закону Ньютона, всякое действие вызывает равное и встречно направленное противодействие. Подводный раскол земной коры сотрясает берег, поднимает волну. Стены домов, противостоя и разрушаясь, в конце концов гасят энергию удара. Мы все видели это недавно в японских репортажах. Но часть стен оказывается корпусами атомной электростанции, их сотрясение включает другие, не механические реакции на стычку физических сил. Катастрофа переходит из реальности ньютоновых законов в реальность эйнштейновых. Землетрясение-то, может, и не предполагало такого развития, но «катастрофа» переводится с греческого как «ниспровержение» – самих понятий реальности и развития.

Нацистское окончательное решение судьбы европейских евреев не предполагало сокрушительной бомбардировки Дрездена, но оно включило в действие силы, которые стерли город с лица земли. Холокост был предприятием. Проектом, как сейчас говорят. Принятым к осуществлению и начатым в мирное время. Обеспечить его конвойными и расстрельными командами вполне хватало войсковых подразделений министерства внутренних дел. В годы войны дело продолжалось на тех же условиях. Типичное акционерное общество закрытого типа, планово сосчитанное, канцелярски прописанное, на индустриальной основе. Оно не было ничем спровоцировано, не имело очевидных естественных причин и оснований, создано группой учредителей. В их головы пришел замысел, из разряда снов, почти абстракция: этих – истребить. Кого считать «этими», определяла государственная власть. По совпадению, те же учредители ее и представляли. Они же располагали средствами для успешного ведения всего предприятия.

Тогда как дрезденская акция была частью войны. Воюя, предпочитают избегать ненеобходимой жестокости – но отнюдь не миндальничают. В случае Дрездена гуманными принципами демонстративно пренебрегли. Что подлежит осуждению, но что можно понять. Уже в 1940 году таким же точно образом был превращен в руины английский Ковентри. Летом 1944-го Красная армия освободила лагерь смерти Майданек, германский курс, представая глазам, ужасал зверством. Американский писатель Курт Воннегут пережил дрезденские трое суток в подвале как военнопленный и в конце 1960-х написал книгу «Бойня № 5», она стала бестселлером. Описанное им, что называется, леденило кровь и пришлось на то время и то состояние чувств, когда человечество опоминалось от своего безумия. Точных данных, документальных и свидетельских, еще не успели собрать в достаточном количестве, Воннегут утверждал, что «было много хуже, чем Хиросима». Ему поверили, атомная бомба Хиросимы неоспоримо доказывала, что новая военная стратегия Америки использует нанесение ударов, по мощности несоразмерных с насущными надобностями. Дрезденская операция идеально в нее укладывалась.