Книга Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий

Но и когда «повезло», когда «попал» – это ещё не значит, что повезло совсем. Прибыли в Холмск – а надо ещё добраться до Южного. Восемьдесят километров всего, но… Раньше тут ходили электрички; теперь участок железной дороги Холмск – Южно-Сахалинск закрыли из-за аварийности; ехать на поезде, конечно, можно, но кружным путём: поезд ползёт целый день. А автобус за полтора часа доезжает, но, естественно, мест нет.

Лучше на Сахалин морем. Красиво, романтично… Это, правда, тоже та ещё эпопея. Нужно проникнуть во Владивостокский порт (а он огромен – километров десять по берегу, и охраняется); там найти транспорт на Холмск или Корсаков (причём заранее бывает неизвестно, куда этот транспорт пойдёт); потом договориться со старпомом… А он скажет:

– А, я не знаю: будут места, не будут… Ты приходи после погрузки.

– А когда погрузка?

– А хер её знает. Думаем в два начать, а как получится… Хер знает…

Приходится положиться на этого самого herr’а. Пассажирского морского сообщения между страной и Сахалином нет; информации о том, какой транспорт и когда пойдёт на Сахалин – тоже нет.

Вот «така попажа».

Обустроился

Всё-таки повезло. Договорился со старпомом, и место нашлось, и с погрузкой только на восемь часов задержались. Заплатил тысячу рублей – по сравнению с самолётом недорого: тут ведь ещё и кормят. Вечером притащил свой рюкзак, забрался в каюту. Каюту уступил матрос, молодой парень. Стенки оклеены голыми девочками. Некоторые картинки уж прямо совсем… При моём появлении в щёлочку убежал пугливый таракан. Грязновато и душновато, но – слава Богу.

Попутчик. Некто Алексей из Москвы. Студент. Когда я поднялся к старпому договариваться о проезде, заметил: у дверей на полу сидит тощий юнец замученного вида, а рядом большой рюкзак прислонён и ледоруб. От юнца и от рюкзака пахло долгой дорогой. Познакомились. Путешественник (не перевелись ещё!). Голодный, а глаза светятся. В каникулы решил двинуть из Москвы на Камчатку. Денег мало. До Владивостока ковылял поездом – восемь суток в плацкартном вагоне. И вот вписался на «Кремса» – «Кремс» после Корсакова отправится в Петропавловск. Мне пилить морем двое суток, а Алексею – неделю.

Самое удивительное, что выжига-старпом взял Алексея в рейс почти за просто так: за пятьсот рублей с кормёжкой. Посмотрел на рюкзак – и взял. Даже в наши дни уважают странников. Пальцем у виска крутят, но уважают.

И я уважаю: надо же, восемь суток в плацкартном! Ни встать, ни сесть, ни помыться… В нашей каюте, уже вечером, Алексей снял ботинки… Ух… Да, восемь суток… Надо срочно выпить.

Достал я бутыль коньяку, купленную во Владивостоке, мы разлили и, глядя на голых девочек, выпили. И легли спать.

На Корсаков

Рано утром только отплыли. Я услышал это, ещё потягиваясь в койке. Было сумрачно; обыкновенный дальневосточный влажный туман чувствовался вокруг; тусклый свет с проблесками от мелкой волны сочился в иллюминатор. Встал, вышел на палубу. Берег был близко, но почти не виден. Несколько высотных зданий смутно протарчивали сквозь волокнистую дымку. Владивосток уходил. Виднелись корабли. Рейд. Там вон – остров Русский темнеет. Потом всё это пропало. Туман ушёл. Кругом море. Пустота.

Иду на Корсаков. Японское море. Пасмурно. Ветер. Волны.

Никто не научился так точно изображать волны, как японские художники. Вода поднимается, верх её вздыбливается, вырастают её пальцы и щупальца, отрываются капли, зависают, летят и падают в пену.

Море бледное, светлое. Естественное дело, чайки. Магия океана – та же, что и магия пустыни. Абсолютная простота. И человек здесь – один на один с истиной: линия горизонта, плоскость поверхности воды или песков, бесконечный объём неба. Поглощает истину и поглощается истиной.

Вышел Алексей с биноклем. В бинокль долго глядел. Куда? В никуда. Но наконец высмотрел: дельфины. Во-он там, спина мелькнула. Вот ещё, ещё и ещё.

Пассажиры бродят по палубе. Человек семь. Из разговоров понял, что вон тот, высокий, мясистый, с начальственным, но добрым лицом, гонит на Сахалин три новеньких джипа-«тойоты». Машины стоят, прикреплённые, сверху, на контейнерах. Джиповладелец путешествует с дочерью, с другом-приятелем и с подчинённым, молодым человеком. Этот последний прислуживает отцу и увивается вокруг дочери, вполне капризной барышни шестнадцати-семнадцати лет. Прямо курортная компания. Ещё двое: «лица кавказской национальности». Везут арбузы на Камчатку. Вчера вся команда до полночи грузила мешки с арбузами, и поэтому сейчас матросы и штурмана – все – едят арбузы. В подсобке на средней палубе – склад коробок с яблоками. Там, в углу, – свалены бананы. А там – упаковки китайской лапши. Оба «лица кавказской национальности» стоят на корме, опершись, возле флага, и смотрят в воду.

День проходит. В каюте допиваем коньяк. Делать нечего. Смотреть в воду. Впрочем, это самое лучшее, самое осмысленное из человеческих дел.

Проходит и второй день. К вечеру, в сумерках, появилась земля справа по борту. Значит, мы входим в пролив Лаперуза, а земля та – Япония. Остров. Скала. Огоньки на скале мерцают. Темнеет совсем. И земля эта, покрытая тучами, отражает догорающий в противоположном углу горизонта закат. На краю скалы чернеет зуб маяка. Японцы посылают нам сигналы. Стемнело. Завтра должны прийти в Корсаков утром.

Утро. Проснулся от того, что – тишина. Машина не работает. Светло. Девочки на стенках уже озарены и согреты утренними лучами. Стоим на рейде. Вот он, Сахалин. Низкий берег тянется направо и налево, в виде огромного полукруга. Посередине – городишко, порт; суда видны, причалы. Корсаков. Залив Анива.

На корме матросы и кое-кто из пассажиров ловят крабов. Опускают в воду верёвку с крючками и приманкой. Краба пока только одного поймали, небольшого, а вот камбалы – уже два ведра. Стоять долго. Солнце слегка просачивается сквозь облачную дымку. Не принимает порт.

Так простояли до вечера. До пяти часов.

Не тот Сахалин!

На лирический лад настраивает долгое стояние на рейде. Стихи, сны про любовь… Так стоять – скука смертная. В пять вечера наконец нас пустили, «Кремс» причалил, и мы сошли вниз, на сахалинский берег.

Толстяк с джипами неожиданно предложил подбросить меня до Южно-Сахалинска (здесь все называют столицу Сахалина просто «Южный»). Выгрузились, прошли портовые формальности, поехали.

Всю дорогу я вертел головой: вот он, Сахалин! Читал про него, слышал – и вот не узнаю. Не такое всё. Обыкновенное всё, и в то же время странное. Трава растёт по обочинам дороги: обыкновенная, по имени лопух, – и странная, ростом метра в три. А деревья по имени дубы – наоборот, маленькие, ниже лопухов, и листья у них совсем не дубовые, а какие-то грушевые… Всё кругом сочно-зелёное, и всё цветёт. Двадцатого-то июля! Шиповник цветёт, саранки, лилии, марь… Ирисы даже. Уж на что это совсем не похоже, так на те описания неприютной земли, мрачной юдоли слёз и скорби, которыми Чехов так щедро уснастил книгу о Сахалине.

Головой верчу, ну, и с толстяком разговариваю. Он-то сам родом отсюда, предприниматель, вот приехал дочке родину показать; в Южном ждут жена и тёща: самолётом прилетели; на своих трёх джипах намерены они вшестером проехать весь Сахалин с юга на север, от Корсакова до Александровска. (Как я понял впоследствии, джипы после такой поездки смело можно будет выбросить. Видно, мужик действительно не бедный.)