Книга Сокровища России - Сергей Голованов

Но Хуторковский согласился, что он — сволочь, а Эдик — наоборот, только после того, как проникся его объяснениями, что подделок на самом деле не существует, это иллюзия. Эдик умножает вдвое количество шедевров, он работает для людей и на людей, и именно за это они и платят ему своей благодарностью в виде денег — и счастливый коллекционер, хапнувший Васнецова, и доверчивый зритель в Российском музее, оба уверены, что любуются оригиналом, истинным и неподдельным шедевром, и чудо в том, что оба правы — оба любуются только личностью художника, ибо картина — прежде всего ее автор, который ее придумал и нарисовал, который мучился, компоновал композицию, смешивал краски и оттенки, ловил свет и преодолевал свою слабость и похмелье. Он переливал в это полотно самого себя, свое настроение, впечатление, мысли, способности — он воплощался картиной. Он лез к совершенству, к цели каждого человека — и он его достиг этой своей работой. Он стал Богом, в определенной степени, и люди чувствуют это, потому что приносят деньги, чтобы только приобщиться и почувствовать это величие, найти его в себе — прежде всего — и тоже стать немного Богом. Стать бессмертным. Он, Эдик, размножает личности, по сути, он ничего не ворует, как Хуторковский, напротив — он производит, он — работяга, настоящий российский олигарх, крутой и прямой, и никого он не убил, даже Онищенко — он ему в коленку целился, а того гадюка убила. Он на людей работает, как же он может их убивать?

Эдик ничего не ворует и никого не обманывает. Если коллекционерам нравится маньячить и хапать в свою собственность шедевры за бешенные деньги — это их право, коллекционная наркомания никому не приносит вреда и не разрушает человека, как героиновая, поэтому полностью законна. Только недостатки нашего, еще во многом советского законодательства. Узость мышления властей мешают ему в открытую распродать Эрмитаж и Третьяковку, но он пытается и легализоваться, о чем свидетельствует фракция в Думе «Российские корни» и ее законопроект о приватизации культуры. К сожалению, после его ареста они мигом заглохли, но не Эдик тому виной. Да и власти, если разобраться, не тупые — неужели они не знают о деятельности Эдика? Все знают, но делают вид, что так и надо. Потому что не видят вреда в его деятельности, одну пользу, и для себя, в первую очередь. И только прокурор, непонятно за что пытается его посадить. Ну, и кто сволочь? Хуторковский был вынужден признать, что сволочь — именно он, и очень зауважал Эдика за патриотизм и веру в безнадежное дело возрождения России. И это уважение заставило его долго и терпеливо втолковывать Эдику, что посадили его, на самом деле, конкуренты, а вовсе не власти, обидясь за покупку депутатов. На самом деле этих живых говорилок власти давно купили сами, и потому уже не боятся перекупки как раньше. В парламенте всегда будет правительственное большинство. Нет, ради этих говорилок никто в Кремле и не подумал бы упрятывать их, олигархов, в тюрягу, сажать их — надежду и опору, живой дух и живую силу страны. Предупредили бы несколько раз, застращали. Но сажать? Нет, их посадили только конкуренты. Даже правительство сейчас — только инструмент в конкурентной борьбе. И я, как олигарх олигарху — втолковывал Хуторковский за коньяком — честно и откровенно скажу — опомнись, Эдуард. Уступи конкурентам — и с чистой совестью на свободу. Начинай торговаться, как вот он это делает. Ведь пока он сидит и упирается, его компанию все равно поделят и растащат, оставив ему краюшку на пропитание, а это неизбежно, жизнь продолжается.

Эдик долго не мог с ним согласиться. Он же верил людям, даже эрмитажникам, дурачок. Хуторковский соглашался, что верить нужно, но нет пока этого в России, да и слабовато верит Эдик людям, если даже эрмитажникам — и то поверить не может. Хуторковский напрочь отвергал козни ФСБ, в которых и сам Эдик начинал разубеждаться. Ну что такое ФСБ? Убогие, одна видуха вроде спецназа, который — жаль, тут не появляется, в тюрьме, а то Хуторковский и спецназу бы рожу разбил. Террористы взрывают, что хотят и где хотят. Захватывают театры и школы, роняют самолеты, взрывают метро и все, что понравится, а спецназ ФСБ всегда готов, вот и все. Готов положить кучу трупов, своих и чужих. Опередить — не получается.

Откуда у этих придурков фейсов силы возьмутся для посадки олигархов, если Хуторковский, например, мог бы купить все ихнее ФСБ между обедом и ужином, приди ему в голову такая дикая идея. Ну, Эдик ФСБ не купит, положим, он скромный олигарх, это да, тем более, что даже миллиарда паршивого у Эдика пока и то нет. Но ведь и его, слабенького и маленького, разве ФСБ не боится? Сам же Эдик рассказывал, как дрожали пальцы директора ФСБ, когда он по сути, предлагал уничтожить вообще проблему терроризма, уничтожив ихнего главного врага — Израиль? Директор даже не посмел обсудить проблему разгрома Израиля, которая даже Эдику под силу, одному — настолько вот ослабело ФСБ. Разве не Эдика из кабинета едва не вынесли адъютанты — с глаз долой, из сердца вон? ФСБ — это тупая машина для ловли человеческих блох, и приписывать ей обиды, месть и страх излишне. ФСБ как машина не может их иметь по определению.

Так вот, в процессе споров, но Хуторковский убедил-таки Эдика поискать врагов в другом направлении.

ГЛАВА 36. Тайна Распроповича

Доводы Хуторковского навряд ли убедили бы Эдика, он слишком верил людям, но пытки прокурора лишали его стойкости. Хуторковский доказывал, внимательно выслушав Эдика, что за посадкой в тюрягу стоит только Питер. Эрмитаж. Заказ пришел оттуда. Русский музей отпадает, там совки и тюфяки. Даже он, Хуторковский, далекий от искусства, это понимает. Русский — нацелен в прошлое России, он умирает вместе с ней. А Эрмитаж изначально был нацелен на Запад и контакты с Западом, поэтому именно он сейчас — центр российской культуры после Москвы, и ее единственный конкурент внутри страны. Ростки новой российской культуры могут взойти только там, ростки уже привычно пропахшие порохом и гремящей смертью — что делать, если росткам новой культуры всегда приходится взламывать асфальт старого и отжившего. Эдик начинал верить словам Хуторковского, опытного бойца конкурентных войн. И в самом деле, если предположить, что прежнего директора Российского музея, Ивана Пузырева, грохнул не взбесившийся маньяк Онищенко, остается единственный реальный ответ — киллер из Питера. Ведь Пузырев наехал на них так, что не вздохнуть. Едва Хуторковский узнал подробности наезда, он схватился за голову и просто взвыл. Да он на месте питерцев, уж на что тихий и моральный олигарх, а и то бросил бы все и прибыл в Москву с пулеметом. Почему бы Эдику не признать факт временного перевеса питерцев? Пока что они переиграли его, зажали в угол — так чего упрямствовать, не лучше ли начать переговоры об условиях, при которых они выпустят, вытащат его из ямы, куда и завалили? Ну, в самом деле, почему Эдик не хочет подписаться под их подделками? Да пусть загоняют иностранным лохам свою мазню! Пойми, Эд, ребятам бабки нужны, причем не твои, а чужие, так с какой стати ты встал у них на пути?

И Эдик решил, что стоит попробовать. Тем более что косвенно слова олигарха подтверждались ежедневными звонками того эрмитажника Макарова, который качал права за весь Эрмитаж. Тот названивал не просто от злорадства — нет, явно с сочувствием, постоянно предлагая помощь. Эдик всякий раз вежливо посылал назойливого прохиндея. Ну, чем вроде тот мог помочь? «Замолвить словечко нужным людям…»? — да видел бы он прокурора Троекурова в гневе! Такого только танк остановит. Он пытал Эдика музыкой с неумолимостью садиста. Едва увидев слабое место Эдика, он принялся за «музыкальные допросы». Попросту включал магнитофон с записью концертов виолончельной музыки — и начинал свои вопросы. Скоро путем экспериментов Троекуров нашел наиболее действенные пытки — если простую скрипку Эдик переносил, только скрипя зубами, то виолончель вышибала из его лба обильный пот, а тело начинала колотить дрожь, как от озноба. Но самой вершиной пыток был концерт виолончели, причем сольный концерт без оркестра, который смягчал муку, и причем только в исполнении прославленного маэстро Распроповича. Все другие виолончелисты не могли вызвать у Эдика рвоту, судороги и потерю сознания, как этого добивался сольный концерт Распроповича. Эдика приходилось приковывать к железному, ввинченному в пол табурету, чтобы он не катался по полу в разных направлениях, а бился в судорогах возле табурета, когда сваливался на пол, руки в наручниках, нога — к табурету. Прокурор требовал имена покупателей, суммы заплаченных денег, даты, адреса. Он не верил словам Эдика, что все это неизвестно, прокурор знал, что все это можно восстановить, выйти по следам воспоминаний на реальных покупателей и доказательства, и Эдику оставалось только молчать. Нервная система олигарха, до того крепенькая и цельная, начинала расшатываться и трещать. Скрипка воспринималась после недели пыток уже отдыхом, пусть и мучительным, а в конце каждого допроса Троекуров не забывал поставить в мучениях точку концертом-соло Распроповича, после которого Эдика приходилось обливать водой из графина. Эдик едва не умер, и непременно бы умер, если б не истинный дух Россов, в который он верил, и который только и удерживал душу Эдика, истерзанную раскаленной виолончелью, от падения в бездну. Может, он и сломался бы, если б не поддержка и вера в него других людей, не таких злых, как прокурор. Одним из них, если не главным, явился тюремный врач, которого вызвали, видимо, охранники, во время одного из беспамятий Эдика. Осмотрев и послушав Эдика, врач заверил Троекурова, что узник не придуривается. Пена изо рта настоящая. Судороги тоже. Сердце на пределе, работает с перебоями. Врача даже заинтересовало — чем бьет Эдика следователь. Что-то новенькое вроде…Током? Или пакетом полиэтиленовым душите? Скорее все вместе, да? Прекращайте, а то ласты склеит. И музыку можете выключить, все равно арестант уже не в состоянии кричать. Выдав эти рекомендации, врач машинально сам выключил магнитофон, и обессиленный Эдик тут же прекратил биться на полу и пробормотал: — я ничего не знаю…герр официр…