Книга Нарисуй мне в небе солнце - Наталия Терентьева

Через поле, на которое я, оказывается, вышла, идти было труднее. Я уже устала, и не было деревьев, на которые можно опираться. Постепенно растекалась и жгла мерзкая боль по всей груди. Почему так болит грудь? Это болит и печет сердце? Но в голове стучала и толкала меня вперед та детская песенка. «Мы едем. Едем! Едем…» Шаг, еще два и еще, и еще… Я заставляла себя вспоминать слова дальше, но кроме «счастливые друзья!» – ничего не помнила.

С друзьями так не поступают. Не выпихивают их в ночь, особенно если эти друзья одеты в короткое весеннее пальто, тонкие колготки и легкие сапожки на высоких каблуках. Если эти друзья привлекают внимание очень страшных существ, выползающих на улицу далеко за полночь. Эти существа садятся за руль таких же страшных машин, старых, родившихся еще при советской власти, с темными стеклами, с кривыми, много раз перебитыми номерами, плохо закрывающимися дверьми и драными, вонючими салонами. Существа колесят по городу, выискивая себе подруг в тонких колготках, с глупыми глазами, беспомощных и ласковых. Или неласковых, кому как больше нравится.

Я зря стала думать – что было, что будет. На это ушли последние силы как раз тогда, когда оставалось метров тридцать до дороги. По которой, кстати, пока никто больше не проезжал.

Горячая приторная волна стала подниматься из живота, заполняя все горло, переливаясь в голову. Просто невыносимо пекло в груди.

Я решила немного передохнуть. Ноги у меня совсем оледенели, я их не чувствовала, может, посижу немного или полежу… А потом уже пойду… Немножко осталось… Я села, прислонилась к дереву. Мне показалось, что ко мне едет папа – на снегокате, по полю, такой веселый, молодой, поет, за ним, крепко обняв его, сидит мама… У мамы глаза голубые, яркие, развеваются легкие светлые волосы… Они едут прямо на меня, не видя меня, я постаралась отодвинуться, но не смогла… Я резко откинула голову и открыла глаза. Нет, спать не надо. Нельзя, нужно вставать и идти дальше.

Но горячие волны в голове бились все сильнее, застилая глаза зеленым жаром. Все вокруг потеряло четкость и стало разъезжаться. Сердце теперь больно скреблось и дергалось, как маленький зверек, и подбиралось к горлу. Я снова присела. Потом прилегла под дерево, так гораздо лучше и ничего не болит. Если закрыть глаза…

…Сквозь белые, веселые, искрящиеся облака, в которых я висела и легко, от каждого движения перелетала туда-сюда, переворачиваясь вверх тормашками и уже не понимая, где верх, а где – низ, раздвигая тугие, невесомые клубы, я увидела что-то темное, страшное, надвигающееся прямо на меня. «Не на-а-до!..» – кричала я, но не слышала себя. Это страшное приближалось и приближалось, пока не разрезало мои прекрасные облака. Оно подхватило меня и потащило за собой.

– Ох ты ж, да что ж это такое… – услышала я далекий гулкий голос.

Я приоткрыла глаза. Прямо перед моим лицом двигалась чья-то огромная коричневая ладонь. Мне вдруг стало нестерпимо больно и обидно. Я хотела уйти от этой страшной ладони. Я опять хотела крикнуть, но горло было забито чем-то жгущим и острым.

– Ох ты ж, да сейчас я, потерпи… Ох, тяжелая какая…

Я почувствовала, что двигаюсь куда-то над землей. И тут же услышала сильный чужой запах. Он вдруг разбудил во мне неясное воспоминание и больше не давал мне спать. Густой, шершавый табачный дым, пропитавший чей-то ватник, в который я сейчас упиралась саднящим носом.

Человек донес меня до грузовика и осторожно положил у огромного грязного колеса. Я лежала и смотрела на колесо, не пытаясь подняться. Он раскрыл дверь, подхватил меня, неуклюже и больно, под коленки и под спину и стал водружать на сиденье.

– Я сама… Мне уже лучше.

Он помог мне сесть, перебежал на другую сторону и сел за руль.

– Спасибо… – Мой голос звучал у меня в голове как будто с эхом.

Шофер смотрел на меня, и тут я сама увидела себя в переднем зеркале. Ох ты ж, действительно… как говорил мой спаситель. Вот это да… Спутанные грязные волосы, подтеки крови, синяки, нос распух, глаз подбит, огромная царапина на шее, шарфа в помине нет, воротник пальто оторван…

– Ты… сиди в общем, сейчас доедем.

В тепле машины боль начала разрастаться и жечь. Я опять стала куда-то проваливаться.

– Эй-эй, ты не спи только, – он легонько потряс меня за плечо.

Но тут самосвал подбросило, и меня тряхнуло о боковое стекло так, что показалось – все правое плечо раскрошилось и сплющилось. Зато сон совсем прошел.

– Мы где? Мне… в Москву надо.

– Так и едем в Москву. Сейчас в больницу поедем.

– Нет, не надо, я… в порядке.

– Да уж я вижу! А кто тебя так? Помнишь?

– Не очень. Я машину поймала, ночью… частника… домой ехала…

– Ясно… Ну это в милицию нужно…

Я потрогала уши. Одна мочка очень болела. Сережки на ней не было. Второе ухо не болело, но сережки тоже не было. И колец не было на пальцах. Тонкая цепочка с крестиком чудом была не оборвана. Зачем ему был мой крохотный крестик… Я осторожно прижала крест к губам. Водитель покосился на меня, но ничего не сказал. Через некоторое время спросил:

– Давай, может, сразу в милицию?

Я взглянула на него. Довольно молодой еще, жилистый, с простым рябоватым лицом мужик. Мне повезло, что он остановился в том месте и заметил меня. Мне невероятно повезло. Я могла просто замерзнуть.

– Вас как зовут? – вместо ответа спросила я.

– Геннадий. Генка, – улыбнулся шофер. – Ты знаешь, ты не переживай. Я… понимаю… гм…

Он хотел еще что-то сказать, но не нашел слов. Он, наверно, догадался, что со мной произошло. У меня была порвано пальто, колготки, я себя целиком не видела в зеркало, но лицо успела увидеть. Не знаю, как я буду играть спектакль завтра с такими синяками.

– Ну что, в больницу или в милицию?

– Домой.

– Не мое дело, но мне кажется, надо в милицию.

– Да, наверно. Я не пойму, где мы.

– Можайка, километров сорок от Москвы.

– Отвезете меня?

– Конечно. Куда?

– В любое отделение.

– Как въедем в Москву, спросим.

Я оставила заявление в милиции. Меня предупредили, что вряд ли по моему описанию кого-то найдут. Темная машина. Страшный человек, по-русски вроде говорит. Плохо, но говорит. Акцент мне понятен, могу приблизительно сказать, откуда он. И второй подсел по дороге, с тем же характерным акцентом. Обоих в лицо не помню. Помню другое. Увы, должно пройти время, чтобы забылось.

До вечера я пробыла в больнице, а к ночи решила уйти. У меня были целы руки-ноги, полежав под капельницей часа два и поев, я чувствовала себя гораздо лучше, все раны мне обработали. Теперь нужно было прийти домой, хорошенько помыться, запереть дверь на все замки, может быть, прочитать молитву, какую знаю, как-то душе легче станет. Пока на душе тошно. Потом позвонить маме.