Книга Нарисуй мне в небе солнце - Наталия Терентьева

– Нет, – сказала я, зная, что, как бы мне ни было больно, сейчас нельзя позволить себе слезы. – Никита, я больше так не могу…

– Да уйди ты к черту, шлюшка! Достала! – легко сказал Ника, подтолкнул меня через порог и захлопнул дверь.

* * *

…Я почувствовала резкую боль. Но совсем не ту, которую ждала. Не пронзающую, последнюю боль освобождения, а просто жгучую боль разорванных тканей. Отвертка только проскользнула у меня по шее, по этой самой ложбинке, где расходятся ключицы, несильно поранив кожу…

Это повторяющийся кошмар. Сколько раз за эти годы мне снился один и тот же сон. Я прихожу к Никите, открываю дверь своим ключом. Достаю отвертку, кладу прощальное письмо ему на подушку, в письме написано, что я не хочу без него жить, и бью по себе этой отверткой, и вижу его полные ненависти и страха глаза. Почему отверткой? Почему такая тупая, иррациональная, грубая фантазия?

Иногда во сне в комнату входит моя мама, иногда – вместе с папой, они бросаются ко мне, однажды был сон, когда меня спасал Вовка… Неважно. И каждое утро я с ужасом думаю – ну почему, почему мне снится этот сон?

Я ни разу не помышляла о самоубийстве. Я люблю жизнь и хочу жить. Я люблю Нику, тоскую без него, но это разные вещи. Тосковать и убивать себя ради кого-то – это разные вещи. Зачем мне это снится? Кто в моей голове придумывает такой кошмар? Какая-то неизвестная я? Или – что мне нравится больше – кто-то влезает в мою голову, пока я сплю и совершенно беспомощная, и рисует там такие картинки, черно-серыми красками, кто-то, обросший грязной шерстью, с хвостом, рогами… Увы, я не верю в мистику и потусторонние силы. В бога верю, в черта – нет.

* * *

Я открыла глаза. Что это? Я – на том свете? Или я сплю? Я не ощущаю себя, своего тела. Я с трудом приподнялась. Нет, я еще сплю. Но почему мне так тягостно, муторно? Потому что я сплю… Но это другой сон, не про отвертку, еще страшнее… Другой, новый какой-то…

Никакой боли, пока я не шевелилась, не было. Сквозь мутную пелену я постепенно стала различать серые тени и бесформенные очертания вокруг себя. Потом я услышала сухой щелчок где-то сверху, и на меня что-то упало. Мокрое, и рассыпалось, тая. Ком мокрого снега. Он попал мне на веко, я перестала видеть, но зато почувствовала свой глаз. Затем лавиной ко мне стали возвращаться все остальные ощущения. Я провела сухим языком по шершавому нёбу, сглотнула пряную соленую слюну, и плотная горячая боль вдруг заполнила всю гортань и поползла вниз. Я ощутила странный острый запах, не похожий ни на что. Кроме талого снега и хвои, было еще что-то – запах детства, моих разбитых коленок…

Ну а когда мое тело потребовало разогнуться, я поняла – по рвущей, судорожной боли в груди, в плече, в шее, и по непослушным, но шевелящимся рукам и ногам, по которым вдруг побежали мелкие колючие пузырьки – поняла, что я – есть. Я жива. Кажется. И я не сплю. Это не сон. Выбраться из-под подтаявшего сугроба и кучи веток мне удалось не сразу. Но я встала, вернее, приподнялась на руках, встала на четвереньки и стала вылезать. Я выползла боком, сзади мне мешало дерево, а спереди лезли в глаза ветки.

Сознание полностью вернулось ко мне. Я уперлась ногами в дерево, ветка с силой хлестнула меня по лицу в самый последний момент. В лесу было тихо. Совсем тихо. Я хорошо соображала. Мне было очень больно. Я хотела пить, очень хотела пить. Меня слегка подташнивало. Я провела окоченевшими влажными пальцами по лицу и шее, содрав подсохшую корку на ране, и ощутила липкое тепло.

Я зачерпнула пригоршню снега, пожевала его, с невыразимым удовольствием ощущая, как он тает во рту, вкусный, сладкий, – вокруг так много снега, можно пить, пить… Я ела снег, пока не свело зубы, потом приложила к лицу и постояла так, привалившись к дереву.

Мне вдруг стало страшно. Я, кажется, понимала, что произошло. Я все вспомнила.

И от следующей вползающей в голову мысли мне действительно стало жутко. Где я. Где я?!! Вокруг была мертвая тишина. Мертвая! Ни звука, ни ползвука, ни шороха. Я попыталась сосредоточиться. Что делают люди в такой момент? Я не знала, что делают люди в такой момент. Кричат, наверно, зовут на помощь. Ориентируются по звездам. Но я не знаю никаких созвездий, да их уже и не было в начинающем светлеть розоватой дымкой небе. Идут на звук машин. Но я не слышала никаких звуков, кроме собственного свистящего дыхания. Я почувствовала дурноту, как будто мой желудок резко подтянули к горлу, и он там застрял, противной, тяжелой массой.

И тут где-то вдалеке я услышала первый звук. Тонко и рвано вскрикнула птица. И затихла. Я огляделась. Нет, конечно, сумки моей нет. Там телефон, там ключи, паспорт… Но пусть это будет самая маленькая потеря. Я – есть. Это уже хорошо. Тот страшный обещал убить меня, но не убил. Обещал порезать мне лицо. Не порезал. Я провела рукой по лицу. Нет, щека болит, но просто от удара, а порезов, крови, кажется, нет, зубы на месте, глаза видят… Все остальное – поправимо.

Опять крикнула птица, как будто звала меня. И я решила пойти хотя бы туда, откуда шел звук. Мне показалось, что там был какой-то просвет в деревьях.

Пойти! Легко сказать. На пятом шаге меня покачнуло, и я упала на кривой сугроб, оказавшийся засыпанным снегом кустом с колючими, цепляющимися ветками. Я выбралась из него и попробовала сосредоточиться.

– Так! – сказала я самой себе, и от неожиданно хриплого и такого знакомого звука собственного голоса мне стало чуть веселее.

«Мы едем, едем, едем…» – медленно задвигалась у меня в голове строчка забытой детской песенки.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я брела непонятно куда, спотыкалась, падала, лежала, снова вставала, обдирая мокрые онемевшие ладони, и шла дальше.

Небо постепенно светлело. Я отдернула заледеневшую корку рукава своей разбухшей куртки и посмотрела на часы. Они шли, показывали семь пятнадцать утра. Пора вставать, Никита! Никита часто мне звонил, просыпаясь, нимало не задумываясь, надо ли мне так рано вставать. Нет, конечно, не надо. Я же работаю вечером. Но он звонил. Он – ведь – меня – любил! Я всхлипнула и засмеялась одновременно. Горло перехватил ледяной спазм, и я долго мучительно откашливалась. Сплюнула горькую розоватую слюну и снова умылась снегом.

Еще чуть раньше, с трудом перетаскиваясь от дерева к дереву, я запретила себе думать. Почему так произошло, зачем я ушла ночью, зачем он меня отпустил, вернее, выгнал. Грубо, хамски, с последними словами. Для меня – последними. Для него – не знаю, Сташкевич человек непоследовательный.

Но почему я вдруг засобиралась, не осталась на ночь, почему не уехала раньше, пока на улицах еще были люди, нормальные, спешившие домой, к семьям, детям, гулявшие с собаками, ходили трамваи и троллейбусы, пока работало метро… Кому и почему так было нужно? Думать я буду потом, если доберусь. Когда доберусь.

Я еще пожевала снега. В носу стало холодно и щекотно. И захотелось есть.

Сначала я услышала звук, а потом, очень далеко, в просвете разредившихся деревьев я увидела двигающуюся темную точку. Машина. Я попробовала прибавить шагу и не сразу поняла, что напрасно. Она двигалась параллельно зубчатой кромке леса вдалеке. Она ехала не ко мне и не от меня, она ехала мимо. Но ехала! Значит, есть шанс, что там еще кто-нибудь поедет.