Книга Лев в тени Льва - Павел Басинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Неужели ты думаешь, что я, прожив 70 лет, не знаю того, что ты говоришь?»
Однажды Толстой, который сам очень любил купаться, стал при Лёве возмущаться стариком, купавшимся в подштанниках. Возможно, это был не кто иной, как итальянский криминолог Чезаре Ломброзо, который в августе 1897 года приезжал в Ясную Поляну к Толстому, отправился на Воронку купаться, стал тонуть и был спасен Толстым.
«Голые тела – гадость! – сказал Толстой. – Так было с тех пор, как мир существует. И Ноя недаром закрыли».
Лев Львович и на это стал возражать:
«Кто знает, может быть, мы оттого грязны, что привыкли смотреть на это грязно… Может, это шаг к чистому отношению…»
«Какое чистое? – возмущался отец. – Что такое? Ж…а всегда будет ж…й, а голые старики останутся голыми стариками».
Надеясь извлечь из Ясной Поляны доход, сын решил добывать в этой местности железную руду. Толстой пишет в дневнике: «Лёва нашел руду и находит очень естественным, что люди будут жить под землей с опасностью для жизни, а он будет получать доход».
Надо признать, что Лев Львович часто был прав. Например, почему нельзя добывать руду? Из чего тогда делать косы, плуги, подковы? Между прочим, крыша яснополянского дома была покрыта листовым железом, в отличие от соломенных крестьянских крыш.
Проблема была не в том, кто из них прав. Она была гораздо глубже. Может быть, неслучайно Толстой напомнил сыну библейскую притчу о Ное и его сыне Хаме, который увидел отца пьяным и голым и рассказал об этой новости братьям, то есть миру, потому что никого, кроме семьи Ноя, в то время не было на земле. Это тоже была «правда о моем отце» (название воспоминаний Льва Львовича). Но почему-то, услышав эту «правду», два других сына, Сим и Иафет, вошли в шатер, «отворотив лица», и прикрыли отца одеждами. На чьей стороне была культура?
«Нынче ездил с Лёвой в Ясенки, – записывает Толстой в дневнике 10 ноября 1897 года, – и он затеял комичный разговор о культуре. Он бы был не дурен, если б не этот огромный знаменатель при очень маленьком числителе».
Под «знаменателем» Толстой понимал мнение человека о себе, а под «числителем» его настоящие достоинства. И это, к сожалению, была правда о самом Льве Львовиче, которая в дальнейшем роковым образом испортила его жизнь.
«Вчера был раздраженный разговор с Лёвой, – пишет Толстой 20 ноября. – Я много сказал ему неприятного, он больше молчал, под конец и мне стало совестно и жалко его, и я полюбил его. В нем много хорошего… Я забываю, как он молод…»
Рождения первенца ждали к началу июня. В середине мая 1898 года в Ясную Поляну прибыли Эрнст и Нина Вестерлунд. Для Доры приезд родителей был радостным событием. «Как она им рада, милая девочка с ее брюшком, домашними хлопотами, заботами об их комфорте», – пишет в дневнике Софья Андреевна. А для Льва Львовича еще и знаменательным. Должна была состоятся встреча двух отцов, по-разному подаривших ему жизнь.
Встречать Вестерлундов отправился сам Лев Львович в коляске, запряженной четвериком. Был воскресный вечер, и сотни мужиков с пьяными песнями возвращались с тульского базара. Крики и грохот телег напугали жену доктора. «Кто это?» – в ужасе воскликнула она. «Дикари», – по-шведски ответил ей зять.
«Доктор, прямо сидя в коляске, с выпученной вперед грудью, с любопытством спокойно наблюдал первые картины русской жизни», – вспоминал он.
Молва об иностранном докторе разнеслась по Тульской губернии. Из дальних сел приходили больные. Он всех принимал и осматривал в своей комнате.
Толстому Вестерлунд не понравился. Он показался ему грубоватым и фамильярным. Дружески потрепав свата по плечу, доктор посоветовал ему не увлекаться вегетарианством и съедать хотя бы два яйца в день. Софье Андреевне сказал, что она «слишком избаловала своего мужа».
«Он нашел, что доктор Вестерлунд и мужик немецкий, и буржуазен, и туп, и отстал на 30 лет в медицине, – пишет Софья Андреевна, – а он не видел доброты этого доктора, его самоотверженную жизнь на пользу человечеству, его желание помочь каждой бабе, каждому встречному; его заботу о жене, о дочери, его бескорыстность».
Возможно, что Вестерлунд напомнил Софье Андреевне ее покойного отца – врача-немца Андрея Евстафьевича Берса.
Толстой обязан был поблагодарить Вестерлунда за спасение сына, и он сделал это. Этой минуты Лев Львович ждал внимательно, придавая ей большое значение.
«Без слов мы все трое поняли, что целая драма скрывалась за этим жестом отца. Болел я больше всего из-за него и его беспочвенного учения, якобы дававшего людям счастье. Без всякого учения Вестерлунд дал мне понять реальную правду жизни одним своим живым примером и своей светлой правдивой личностью…» – пишет он в своих воспоминаниях.
8 июня Дора родила сына. «Как она, бедная, страдала, как умоляла отца о чем-то, горловым, молодым голосом, громко болтая по-шведски, – пишет Софья Андреевна в дневнике. – Лёва был очень с ней нежен, бодрил ее, а она так хорошо, любовно к нему относилась, прижималась, как будто прося разделить ее страдания».
Мальчик родился здоровым и красивым, «как картинка». Об этом сообщили все русские и шведские газеты. В доме Толстых царила радость. Родители трех семей поздравляли друг друга, фотографировались. Первому сыну Льва Толстого, сына Льва Толстого, тоже дали имя Лев. На свет Божий появился Лев Третий.
Осень, зима и весна 1898 года пролетели незаметно для Льва и Доры. Он занимался литературой и вел хозяйство Ясной Поляны, как и мечтал; она помогала ему и сама кормила маленького Лёвушку грудью, не доверяя этого русским кормилицам.
Лето, осень и зиму 1899 года они провели в Швеции, у родителей Доры и в Стокгольме, где Лев Львович собирал материалы для своей книги «Современная Швеция в письмах-очерках и иллюстрациях». Зимой 1900 года он повез жену во Францию и Италию, в которых она еще не была. В Париже они познакомились с Эмилем Золя. Он принял их любезно и был очень доволен тем, что отец Льва Львовича читал его произведения и ценил их. Впрочем, поинтересовался с сожалением: «Неужели ваш отец верит в Священное писание?»
В этой поездке Дора была как-то особенно хороша. Солнце Италии «зажгло в ней новую жизнь и окрасило ее новыми красками», – вспоминал Лев Львович. Во Флоренции два итальянских офицера в голубых мантиях, проходя мимо русской пары, воскликнули: «La Belle!» («Красавица»). Лев Львович с его природной худобой был элегантен в цилиндре и перчатках. Полуторогодовалый Лёвушка, тихий и скромный, с большими карими глазами, не доставлял особых хлопот; к тому же им в основном занималась русская нянька – честная и некрасивая деревенская девушка Саша.
Весной 1900 года они вернулись в Ясную Поляну Старики были им рады. Дед таскал на плечах Льва Третьего, и тогда же они снялись для фотографии «Три Льва». Фотография вышла трогательной. Внук сидит на коленях деда, сын и отец, опершись на палку, победоносно смотрит вперед. На головах отца и деда одинаковые круглые шапочки.
