Книга Лев в тени Льва - Павел Басинский

Золотые слова! Но почему-то с приездом сына домой отец сам не смог исполнить того, что советовал молодым.

Не так уж важно, из-за чего произошла их первая ссора. Важно, что Лев Львович несомненно действовал на отца как сильный раздражитель, и тот ничего не мог с собой сделать.

Его первая запись в дневнике, связанная с приездом молодой семьи, была короткой: «Приехал Лёва с женой. Она ребенок. Они очень милы». Но уже через месяц появляется запись: «Лёва слаб». Что это значило? Ведь сын как раз был преисполнен энергии в связи с ремонтом флигеля, покупкой и расстановкой мебели и сельскохозяйственными планами. Он добился того, чтобы специально для его жены со станции «Засека» каждое утро доставляли письма и свежие газеты из Швеции.

Но в глазах отца это признак не силы, а слабости. Поверхностного отношения к жизни.

В это время Толстой работает над «Катехизисом», изложением своего понимания христианского учения. И это его понимание не имеет ничего общего с тем энтузиазмом, с каким его сын устраивает себе и жене в Ясной Поляне «барскую» жизнь. Если бы он делал это где-нибудь в другом месте, было бы не так досадно. Но Лев Львович делает это на глазах отца. И это похоже на демонстрацию.

В своих воспоминаниях Лев Львович даже не скрывает того, что он прекрасно понимал: своим поведением он раздражает отца. Но он видит в этом чуть ли не педагогический фактор. Кажется, он всерьез решил, что настало время учить старого отца уму-разуму.

«Ко мне отец относился в ту пору менее дружелюбно потому, что чувствовал, глядя на пример моей жизни, насколько решительно и безусловно я отбросил его доктрину и насколько чувствовал себя без нее счастливее. Он мог только чувствовать это, но не понимать, – так сильно он продолжал верить в свои идеи, хотя, может быть и даже наверное, мое умственное развитие и взгляды имели на него очень большое влияние» («Опыт моей жизни»).

Но даже если бы это было правдой – это был вопрос такта. Очень немаловажный для семейных отношений. Молодая самонадеянность сына и упрямство отца в отстаивании своих взглядов на жизнь рано или поздно должны были привести к ссоре. Так и случилось в самом начале ноября.

Толстой пишет в дневнике: «Вчера был ужасный день. Еще третьего дня я за обедом высказал горячо и невоздержанно Лёве мой взгляд на неправильное его понимание жизни и того, что хорошо. Потом сказал ему, что чувствую себя виноватым. Вчера он начал разговор и говорил очень дурно, с мелким личным озлоблением. Я забыл Бога, не молился, и мне стало больно, и я слил свое истинное я с скверным – забыл Бога в себе, и ушел вниз. Пришла Соня, как вчера, и была очень хороша. Потом вечером, когда все ушли, она стала просить меня, чтобы я передал ей права на сочинения. Я сказал, что не могу. Она огорчилась и наговорила мне много. Я еще более огорчился, но сдержался и пошел спать. Ночь почти не спал, и тяжело».

Случайно или нет Софья Андреевна в который уже раз подняла перед мужем болезненный для семьи вопрос о передаче ей прав на сочинения – единственной «собственности», которой он не уступил семье в 1892 году? А на какие средства можно было ремонтировать флигель и покупать мебель? Доходов ни у Льва Львовича, ни у Софьи Андреевны не прибавилось.

После ссоры с отцом Лев Львович уехал к брату Илье в его имение. Отец пишет: «Мне стыдно, что мне легче».

А несколькими днями позже в дневнике появляется запись: «Нынче немного изложение веры. Слабость мысли и грустно. Надо учиться быть довольным глупостью. Только бы уже не любить, но не нелюбить…»

Когда сын уехал по делам в Москву, он признается: «Мне с ним к стыду моему тяжело».

Опять сын стал для него тяжелым испытанием.

В декабре между ними вспыхнула новая ссора, на этот раз связанная с прибытием из Швеции приданного Доры Федоровны, как теперь называли Доллан. На станцию «Щёкино» выслали около тридцати (!) крестьянских саней. Когда этот фантастический, с точки зрения коренных яснополянцев, обоз с мебелью, посудой и прочим стал подниматься по «прешпекту», на него вышел на свою обычную прогулку Толстой.

Он пришел в ужас!

«Что это такое?» – спросил он у мужиков. «Приданое молодой графини Доры Федоровны, – отвечали они. – Лё Лёлич нанял нас».

«Зачем эти вещи? – спрашивал он вечером сына. – Зачем эта роскошь рядом с нищетой?»

«Я объяснил, что Доре они нужны и что это ее приданое», – пишет Лев Львович.

Толстой особенно возненавидел «антимакассары» – покрывала для спинок кресел от жирных затылков. В его глазах это был символ «безумной и вредной европейской роскоши».

«В этом он не совсем ошибался…» – признает Лев Львович.

Перезимовав в Ясной Поляне и встретив в ней чудесную русскую весну с соловьями и ландышами, с цветущим яблоневым садом и хором лягушек в Большом пруду молодая пара отправилась на лето в Швецию, оставив заботы о сельском хозяйстве всё той же Софье Андреевне. На самом деле у них была проблема гораздо важнее сельского хозяйства и отношений с отцом. После выкидыша Дора не могла забеременеть. Одна надежда была на «чудо-доктора Па».

И Вестерлунд их не подвел. Когда молодые вернулись в Россию, то поздней осенью 1897 года Дора во второй раз почувствовала себя беременной.

Беременность Доры и заботы о ней Лёвы, возможно, как-то смягчили отношения сына и отца. По крайней мере, всю первую половину 1898 года они не конфликтовали открыто. Но осенью 1897 года, когда Лев Львович с женой вернулись из Швеции, сын с отцом поругались несколько раз, и отношения между ними достигли такой точки кипения, что когда им вместе нужно было поехать в Москву на поезде, старику сделалось «страшно».

То и дело вспыхивавшие между ними споры вращались вокруг нового Лёвиного отношения к культуре и отцовского понимания христианства. Позже Лев Львович описал один такой спор. Это был беспорядочный обмен упреками.

«Началось с какого-то пустяка… Я сказал, что лучше устроить работникам и скотине хорошее помещение и научить их честности и грамоте, чем ничего не делать и рассуждать…

– Ты, мама́ и «Новое время»[42]всё знаете!

– Нет, ты всегда прав! И всё решил, и всё знаешь, и все должны плясать по твоей дудке. С кем ты мог говорить в жизни? Только с ограниченными людьми, кивающими головой и повторяющими: “Да, да, бедный, добрый, бесценный Лев Николаевич”. А я не могу этого! Если я оставлю жену, свою землю и дом и пойду в мир проповедовать неделание, – из этого ничего не выйдет, как только то, что придет другой на мое место, такой же, как я, или хуже, будет расхищать мой дом и имение с соседними мужиками, а я замерзну, умру где-нибудь на большой дороге, не сделав в жизни ничего…

– Совсем как «Новое время» и мама! Так что же такое, что ты замерзнешь, а на твое место сядет кулак, – я говорю одно: хорошо это или дурно?

– Жизнь должна быть радостью, а она достигается культурой. Чем культурнее жизнь, тем больше и выше радость. И поэтому надо считаться с существующими условиями… И ты сам отлично знал это всю твою жизнь и поэтому не роздал имения мужикам, не ушел от жены и из дома.