Книга Изменники родины - Лиля Энден

— Куда ранен Володя? — спросил Венецкий Марью Ивановну.

— Одна рана в ногу, немного повыше колена, но кости и сухожилия целы и серьезных повреждений нет; кроме того, задело бок — сорвало кожу и слегка поцарапало одно ребро… Но все это скоро заживет… Уж вы поверьте, я всю жизнь с больными дело имела… Пусть только он лежит спокойно, покой ему необходим…

— Сергеич! Это вы пришли? Идите сюда! — послышался из-за пестрой занавески слабый голос раненого.

— Ну, уж чего ходить-то?… Только беспокоить… — заворчала мать. — Слышали, небось, что докторша сказала: покой ему надобен!..

— Сергеич!.. Мама, где Сергеич?.. Он не ушел?… Позови его!.. Мне с ним поговорить надо…

Венецкий решительно отодвинул занавеску и вошел к больному, а старуха, продолжая ворчать, полезла под пол за картошкой, чтоб уплатить доктору за визит.

Володя лежал не на печке, как говорил Виктор, а на кровати, накрытый ватным одеялом; он был очень бледен, светлые волосы торчали ежом во все стороны, под глазами легла синяя тень, а на носу резко выделялись коричневые веснушки.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Николай Сергеевич, присаживаясь на табуретку рядом с кроватью.

— Да теперь-то ничего, очухался, — ответил Володя. — А как вчера меня привезли домой ребята — не помню… без сознанья был… Ивановна говорит, что я много крови потерял…

Володя виновато улыбнулся, взглянул на занавеску, за которой копошилась его мать, и заговорил быстроым прерывистым шепотом:

— Николай Сергеич!.. Голубчик!.. Увольте меня из полиции… Пожалуйста… Это не потому, что меня поранили, это пустяки, я поправлюсь… Но не могу я… Понимаете — там наши ребята липнинские… У этих партизанов… я Андрюшку Новикова своими глазами видел… он же мой дружок был… еще Ваську Жигунова… еще Сашку, Ивана, Толика, что были в нашей больнице пленные… Еще дядю Кузьму Завьяловского… он моей мамки браненник… может, и еще там кто есть из свих… Не могу я по ним стрелять… Увольте меня, чтоб я не был больше полицаем…

Бургомистр смотрел на раненого серьезно и ласково.

— Хорошо, Володя, я постараюсь перевести тебя на другую работу, — сказал он. — Хотя теперь это зависит не от меня, но я переговорю с переводчиком, чтоб тебя отпустили, так как ты раненый…

— Потому что я раненый?

— Ну, даю Был бы здоровый, немцы, вероятно, тебя не отпустили бы… А раненый ты им не нужен… Нет худа без добра!..

— Вот как! Значит, хорошо, что меня ранили!.. Ой!..

Володя от радости резко повернулся и вскрикнул от боли.

Вошла Федоровна с прояснившимся лицом: она слышала весь разговор и больше не ворчала и не хмурилась, а наоборот, смотрела на бургомистра с надеждой и лаской.

— Уж вы попросите, Сергеич, чтоб его пустили!.. Вас послушают!.. Один он у меня!.. Что мне делать, коли убьют Володю-то моего?…

И она вытерла глаза передником.

Через час Клавдия Ивановна напечатала приказ по Городскому управлению, где говорилось, что Белкин Владимир, в связи с ранением, увольняется из полиции и назначается десятником по ремонту домов.

— Немцы имеют полное право посчитать этот приказ пустой бумажкой, — сказал бургомистр, расписываясь на всех трех экземплярах. — Но все же «бефель ист бефель», авось и этот бефель окажется действительным.

* * *

А на другое утро бургомистр нашел в ящике своего стола сложенную треугольником записку, адресованную «Н.С. Венецкому лично».

«Прощевайте, Николай Сергеевич! От вас я худого не бачив, но тильки не можу я насупротив своих воевать. Колы вы мени друг, не шукайте, куды я подевався. Пиду, куды сердце зовэ, того и вам советую. Друг ваш Иван Вышняченко.»

Венецкий два раза перечитал эту торопливую записку на смеси русского и украинского, порвал ее в мельчайшие клочки и задумался.

Ушел Ваня Вышняченко, хороший, честный парень, ушел, куда его «сердце зовэ»… А он, Венецкий, остался и должен лавировать между комендантами, переводчиками, жандармами, полицаями, партизанами…

А в конце дня его вызвали в комендатуру.

Переводчик из волжских немцев (Владимира Альфредовича почему-то не было) сообщил бургомистру, что теперь русская полиция будет подчиняться непосредственно комендатуре, минуя бургомистра, в связи с чем комендант назначает нового шеф-полицая.

Об исчезновении Вани Вышняченко не было сказано ни слова, как будто его вообще никогда на свете не существовало.

Венецкий молча выслушал все сообщения и при первой возможности ушел из комендатуры, ничего не возражая и не спрашивая.

Шеф-полицаем города Липни был назначен бывший завьяловский староста Василий Данилович Лисенков, по деревенскому прозвищу «Пылик».

* * *

Когда переводчик фон Шток пришел, как уже ни раз бывало, вечером в гости к бургомистру, хозяйка дома встретила его вопросом:

— Владимир Альфредович! Почему вы допустили, что Лисенкова назначили шеф-полицаем? Это мерзавец, каких мало!

Владимир Альфредович насмешливо улыбнулся.

— Дорогая Елена Михайловна! Что значит «я допустил»? Вы преувеличиваете мое могущество… Я всего лишь переводчик, долмечер… Конечно, я долмечер высшего класса, и не только мой непосредственный шеф, но и жандармы предпочитают пользоваться именно моими услугами. Но все же я — долмечер, и только, исполнитель воли начальства… А если Лисенков — мерзавец, это значит, что в должности шеф-полицая он будет как раз на месте.

— Это почему?

— Потому что на эту должность и требуются мерзавцы, причем мерзавцы наивысшей категории… А у нынешнего повелителя Липни есть чутье в данном вопросе… Люди вроде вашего уважаемого супруга на это дело не годны. Вы же неплохо знаете историю, Елена Михайловна, — во все века лучшими друзьями и наивернейшими слугами самодержцев были палачи… У Иоанна Грозного был Малюта Скуратов, у Людовика Одиннадцатого — кум Тристан, у Сталина — Берия… Власть фюрера также нуждается в людях, в совершенстве владеющих ремеслом палача… Это необходимо, иначе нас скушают партизаны…

— Вот ваши квалифицированные палачи и расплодили партизан! — горячо воскликнула Лена. — Я помню, как сразу после взятия Липни был случай: вот здесь, на этом самом углу (она показала в окно)… бегут два красноармейца… рысью бегут, гинастерки без поясов, босиком, без шапок, а рожи сияющие и рты до ушей… Попросили у нас пить… ну, мы их и спросили, кто они такие. Отвечают пленные, домой идем. Немцы нас в плен взяли и домой пустили… Немцы — мировые ребята…. Напились воды и скорее дальше… Я их как сейчас вижу перед собой, этих парней… И если бы немцы и дальше так относились к пленным, чтоб те могли про них сказать «немцы — мировые ребята» — не было бы никаких партизан… Люди сдавались в плен, чтобы жить, чтобы кончить с войной, а их стали голодом морить, гонять хуже всякого скота, издеваться… Их поставили в такие условия, которые хуже всякой смерти!.. Им ничего другого не оставалось, как бежать и партизанить… И если будут продолжать вешать и жечь, как Кафтаненковых, — партизан станет в тысячу раз больше!..