Книга Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

Я посмотрел на дядюшку Кро с уважением. Крокодил крокодилом, а какие зрелые выдает суждения! Почувствовав, что несколько увлекся, ценитель женской красоты умерил свой пыл:

— Да и по части вероломства и подлости, атмосфера парадного зала Махерона к встрече с де Барбаро очень располагает!

Я был согласен на все: Махерон, так Махерон, пусть я и без понятия, что это такое. Главное сойтись с виконтом лицом к лицу, а там уж я найду способ, как с ним поквитаться.

На выстланную каменными плитами дорогу тем временем уже вступали первые грешники. Впереди остальных, на манер возглавляющего парад знаменосца, шел очень толстый лысый монах. Тяжело переставляя тумбообразные ноги, он громко отдувался.

Мгновенно утратив налет респектабельности, дядюшка Кро припал к земле и я воочию увидел, как готовится к охоте, выслеживающий добычу аллигатор…

17

Идущий во главе скорбной процессии монах приблизился. Стало видно, как подрагивают на каждом шагу его желеобразные щеки, с каким трудом дается ему последний путь. В позе дядюшка Кро чувствовался азарт охотника, именно так поджидает у водопоя косулю голодный кайман. Он лежал не дыша, стараясь полностью слиться с песком. Когда толстяк оказался в пределах досягаемости, аллигатор метнулся к нему стрелой и преградил дорогу:

— Притормози, пацан, есть разговор!

Если бы монах не был мертв, то отдал бы концы от страха. Не знаю, где мой друг набрался блатных манер, но подозреваю, что от Замоскворецкой шпаны времен расцвета НЭПа. Не хватало только лихо сдвинутой набекрень кепчонки и зажеванной в зубах папироски.

— Одолжи-ка нам поясок, — продолжал хулиган разбитным голосом, и я подумал, что сейчас он спросит, не хочет ли толстобрюхий перо под пиджак, но дядюшка Кро не спросил. — В преисподней тебе зачтется, станет твоим вторым добрым делом…

— А к. какое первое?.. — заикаясь и мелко дрожа, начал разоблачаться жирдяй. — Рясу снимать?..

— Хламиду оставь себе, а то от вида твоих телес родимчик может случиться, — хмыкнул аллигатор и вопросительно поднял бровь: — Первое, говоришь?.. Первое твое одолжение человечеству, что ты врезал наконец дуба и перестал коптить белый свет, — повернулся ко мне: — Ну-ка, Дорофейло, возьми у жмурика ремешок и обвяжи мне вокруг шеи! Да покрепче, покрепче! — и, продолжая косить под блатного, скомандовал: — Ну а теперь пошкандыбали к воде, двинем, как поется в песне, вверх по матушке по Лете…

Извиваясь на ходу всем телом, крокодил пошустрил к реке. Я едва за ним поспевал. Застывшим от удивления грешникам могло показаться, что хозяин ведет на веревочке гулять дикого зверя. Успевший отчалить от настила Харон предложил подвезти, но дядюшка Кро отказался, сослался на неотложное дело.

Когда я взгромоздился ему на спину, аллигатор крякнул и осел в воде по воображаемую ватерлинию.

— Тяжеленек ты, Глебаня, не то, что неофиты! Ну теперь держись!

Я только успел перекреститься. Полоска кожи в моих руках превратилась в последнюю соломинку. В остальном оставалось полагаться лишь на волю Господа и на собственную ловкость.

Работая хвостом, как гребным винтом, дядюшка Кро вышел плавно на стремнину:

— Давай для начала, чтобы ты пообвык, поплаваем по Москве — реке. Я ведь говорил тебе, Лета может принимать разные имена. В Египте она Нил, в Бразилии — Амазонка, а то и речушка — переплюйка или даже лесной ручеек. Передвигаясь по ней, легко попасть в любую точку планеты в любой из прошедших с начала времен веков…

Крокодил сбавил ход до медленного, как если бы хотел дать мне возможность разглядеть забранную в камень Кремлевскую набережную, вдоль которой, оперевшись о гранитный парапет, выстроился наш выпускной класс. Принаряженные девчонки, ребята в костюмах и галстуках, и с правого края я сам, длинный, худой, с копной непослушных волос. Теперь трудно в это поверить, но тогда я был угловатым и застенчивым, носил брюки, высоко перепоясанными по тощему животу, и часто по малейшему поводу краснел. Кончалась быстротечная ночь после выпускного вечера, начиналась взрослая жизнь. Мы смотрели на заливавший полнеба золотом июньский рассвет и нам очень хотелось быть счастливыми. Через несколько человек от меня стояла Светка. Она перешла в нашу школу за год до выпуска и сразу же покорила мое сердце. Страдал я тогда нещадно, чуть ли не каждый день бегал смотреть на ее окна, а признаться в любви так и не сумел…

— Если хочешь, можем взглянуть на судьбу кого — нибудь из твоих ребят? — предложил дядюшка Кро. — Хотя бы вон той красивой девочки с косичками!

Вот скотина, так скотина! Знал, паразит, все про меня знал, не зря исползал мою жизнь в поисках кого бы сожрать! Хочу ли я?.. Да не приведи Господь! Увидеть ту, кого любил в юности? За что мне такое наказание! Хватит того, что лет пять назад встретил Светку на Динамо. Она шла вдоль забора стадиона раздобревшая и небрежно одетая, усталая женщина второй половины бальзаковских лет. Я стоял, смотрел ей вслед и у меня щемило сердце. Потом, хотя и дел было лопатой разгребай, зашел в первую попавшуюся забегаловку и выпил, не отходя от стойки, стакан водки. Нет, друг мой Кро, иллюзии молодости надо беречь, из них соткано то, что мы называем собственным «я».

— Слышь, Глебань, давно собирался тебя спросить, — вконец отвязался негодяй, — не хотел бы ты начать жизнь сначала? Взять, так вот, и оказаться на этой набережной, вернуться поздним утром домой с чувством, что у тебя все впереди…

А действительно, хотел бы?.. Пожалуй, все таки, нет. Слишком хорошо я знаю, что за штука жизнь, такое знание отравляет! Возвращение в молодость с опытом пожившего и много повидавшего человека убьет свежесть чувств и сделает смешными надежды. А без багажа за плечами?.. Стоит ли заново проживать доставшуюся тебе тягомотину! Опять суетиться, опять чего-то достигать! С высоты возраста — звучит как смертный приговор! — моих юношеских стремлений не понять, а и поймешь, увидишь их тщету. Зачем? И без того часто возникает ощущение, будто все в жизни повторяется и ничего нового тебя не ждет…

Вместо ответа я пришпорил любопытную скотину пятками, но наглая морда только радостно заржала:

— Мне, почему-то, так и показалось!

И, набрав с места крейсерскую скорость, дядюшка Кро на полном ходу выскочил на речной простор. От такого маневра у меня захватило дух, я вцепился в монашеский ремень бульдожьей хваткой. Москва с ее набережными осталась далеко позади, а за полосой желтого тумана, где у берега ждали своей участи страдальцы, замелькали батальные сцены Великой Отечественной и вышки сталинских лагерей. Я видел, как стекаются с поля боя к водам забвения потоки солдат, как смешиваются они с изможденными непосильным трудом заключенными, как бредут темной массой в грязных ватниках и простреленных шинелях. К русским присоединяются немцы, к тем люди со всех концов Европы. Мелькнул в дали пылающий рейхстаг и по продуваемому ветрами Петрограду заметались под кумачовыми флагами черные революционные толпы. Поднимаясь из окопов Первой мировой, потянулись к Лете отравленные газом и скончавшиеся от ран, умершие от тифа и не пережившие холеры, Шли, опустив голову, те, кто убивал — не зная зачем, и те, кого убивали — неизвестно за что. Все те, кому не нужна была война, но кто бежал в атаку, бессмысленно и страшно кривя рот: «ура-а-а-а!..».