Книга Самая прекрасная земля на свете - Грейс Макклин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, — сказала я. — Прости. Слишком уж много сегодня всякого наслучалось.
Я поднялась на цыпочки и вывернула лампочку.
«Двадцать девять с половиной минут, — сказал Бог. — И секунды тикают».
Я положила лампочку на стул, она перекатилась туда-сюда.
«Осторожно! — сказал Бог. — Мы же не хотим, чтобы нам помешали».
Я открутила абажур — воздушный шар — и положила его на стул тоже, но он свалился на пол.
«Отлично, — сказал Бог. — Как раз то, что надо».
Я проверила провод на прочность. Слезла со стула, взяла школьный галстук. Забралась обратно, привязала один конец галстука к проводу над патроном, потянула. Завязала на другом конце галстука петлю, распустила ее пошире. Просунула в петлю голову. Ткань коснулась кожи — очень мягкая. Наверное, она пыталась понять, где же мой воротник.
Из-под потолка комната выглядела странно: как коробочка, и еще она как будто уменьшилась. Я подумала — а может, я уже спрыгнула со стула, потому что руки и ноги вроде как падали вниз, хотя на самом деле не падали, и я тоже не падаю, сказала я себе; в ушах было гулко, и галстук вроде бы затягивался. Нет, не затягивается, сказала я себе. Пока.
Я посмотрела на Красу Земель.
— Как это все было хорошо вначале, — сказала я. — А теперь мне кажется — лучше бы я вообще ее никогда не сотворяла.
«Все мы допускаем ошибки», — сказал Бог.
— Что Ты сказал?
«Я сказал: все мы допускаем ошибки», — сказал Бог.
— Мы? — Я ослабила галстук.
«Ты, Я — все».
Меня вдруг затошнило.
— А Ты в этом уверен? — спросила я.
«Разумеется, — сказал Бог. — На сто процентов. Двадцать три с половиной минуты».
В комнате был какой-то звук, словно что-то громко пыхтело.
— Что это за шум? — спросила я.
«Да это ты, — сказал Бог. — Ты не могла бы дышать потише?»
— Нет, — сказала я.
Колени у меня стали какие-то странные, они все норовили подогнуться, хотя я этого боялась просто ужасно, а левая нога сама по себе стучала по стулу.
Я подняла одну ногу со стула, взялась за галстук. Закрыла глаза, подняла вторую ногу. Темнота забилась и прыгнула мне навстречу. Голову заполнили цветные огни и посвист ветра. Я снова поставила обе ноги на стул и вцепилась в галстук, и все тело у меня было мокрое, как будто я долго-долго бежала, и зубы у меня стучали.
«Девятнадцать минут и девять секунд», — сказал Бог.
Нога соскользнула. По ногам текло что-то горячее. Я сглотнула, я изо всех сил старалась не заплакать.
«Девятнадцать минут и две секунды», — сказал Бог.
И тогда я сказала:
— Знаешь, чего я очень-очень хочу?
Бог рассмеялся:
«Ты подумай как следует, прежде чем еще чего-нибудь захотеть. Последние твои желания ни к чему хорошему не привели».
— Я хочу, чтобы Ты ушел отсюда и больше никогда не возвращался.
«Что?» — сказал Бог.
Я вцепилась в галстук.
— Я хочу, — сказала я, — чтобы мы больше никогда ни о чем не говорили.
Бог сказал:
«Ты ведь это не всерьез?»
— Всерьез, — сказала я. — Еще как.
«Поаккуратнее со словами», — сказал Бог.
— А это уже неважно, — сказала я. — Ты теперь можешь делать со мной все, что хочешь.
Бог сказал:
«Ты об этом пожалеешь».
— Нет, — сказала я и отняла руки от галстука. — Я об этом уже пожалела.
В комнате стало тихо. Я глубоко вдохнула, но шагнуть со стула не смогла. И тогда я попробовала представить, что бы папа сделал на моем месте, и поняла: он попробовал бы подумать какую-нибудь хорошую мысль. Вот и я подумала. Я подумала, как хорошо, что Бога рядом больше нет, как оно и было вначале. Только все было совсем не так, как вначале, потому что теперь я знала: все, что я сделала, пошло не так.
Попробовала еще раз. Я подумала, как вот через несколько минут случится Армагеддон, и все плохое уйдет навеки, и мир станет таким, каким всегда и должен был быть. Вот только потом я вспомнила, скольких людей Бог уничтожит, так что думать эту мысль тоже стало невозможно.
Потом я посмотрела вниз и увидела одного из человечков, которых сделала в самом начале. Рука у него отвалилась от туловища, а вот лицо было таким, как прежде. И тут мне пришла в голову самая лучшая мысль во всей моей жизни. Я подумала о том, как папа попадет в Красу Земель и снова увидит мою маму.
Папа увидит, что мама стоит неподалеку. И что-то заставит его сделать к ней шаг. А потом она обернется, и он не сможет поверить своим глазам. Только поверить придется, потому что ведь это будет правда. Они пойдут дальше рядом, оставляя след в траве, иногда папа будет держать маму за руку, а иногда — обнимать за плечи. И все улицы и реки, все места и названия в мире, все люди, которые жили, живут и будут жить, перестанут в этот момент для них что-либо значить.
И я-то знала, что это возможно, знала, что они опять будут вместе, если только я сделаю один-единственный шаг. И все же я не могла. И тогда я поняла: дело не в том, что папа меня не любит, а в том, что это я недостаточно его люблю. И только я об этом подумала, как мир раскололся.
Я развязала галстук, упала со стула и заплакала, хотя это не было похоже на плач, скорее на рвоту, меня просто выворачивало наизнанку.
Не знаю, сколько я проплакала, а потом кто-то сказал:
— Джудит.
Рядом стоял папа. Лицо его было белым. А потом он оказался рядом со мной на полу, неловко притянул меня к себе, прижал крепко-крепко и всё повторял:
— Прости меня…
И это было очень странно, будто снилось во сне.
Не знаю, сколько мы так просидели, но мы были нигде и времени тоже не было. Мы взлетели куда-то высоко, мы горели в огне, я и не подозревала, что кто-то может со мной сделать такое, и, наверное, и я делала с ним то же самое.
А потом случилась одна вещь. В прихожей начали бить часы, и я перестала дышать и посмотрела на папу. Потом встала на ноги, и грудь моя поднималась и опускалась.
Папа сказал:
— Что такое? — Он сказал: — Джудит! Да что с тобой?..
Я слушала бой часов, и с каждым ударом часть меня отлетала в никуда, и с каждым новым ударом появлялся новый кусочек меня и вставал на место прежнего.
А потом бой смолк, и я посмотрела на папу. Я сказала:
— Мы все еще здесь.
Папа моргнул.
— А куда мы должны были деваться?
