Книга Бытие наше дырчатое - Евгений Лукин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо подумал? — спросила она, выслушав до конца его не слишком связную речь.
— Я? Кто бы мне позволил!..
— Обмудок… — холодно изронила Анфиса — и дала отбой.
«А-тас! А-тас! А-тас! А-тас! А-тас!..»
Лёха Разяев ошалело огляделся. Народу на Лыцком автовокзале толпилось изрядно, однако ни единого человека в форме высмотреть не удалось. Все в штатском, что ли?
Поспешно сунул руку во внутренний карман куртки и выключил приборчик совсем.
— Цены, цены какие!.. — восторженно щебетала Маруся. — Смотри, цены!..
Супруг хмурился. Цены были пониже, но и товары пожиже.
Напротив выхода из здания автовокзала приткнулось одинокое такси. Разяев наклонился к приспущенному боковому стеклу.
— Не подскажете, где тут поблизости беженцев из Баклужино регистрируют?
— Политэмигрантов! — возмущённо поправила Маруся.
Шофёр, мрачный усатый детина, чем-то похожий на Феликса, только раза в полтора крупнее, выбрался из машины и молча указал на сияющий неподалёку куполок под красной пятиконечной звездой.
— Видишь? — торжествующе говорила Маруся, катя подпрыгивающий на стыках плитки колёсный чемоданчик. — Просто взял и показал! А в Баклужино посадил бы в такси и полчаса по городу колесил…
Муж отмалчивался — его чемодан на колёсиках был куда объёмистей и тяжелее.
— Исповедальную карту предъявите, пожалуйста…
Разяев вскинул глаза. Перед ними стояли трое в чёрных рясах. У каждого на шее повязан алый пионерский галстук. Два рослых паренька (видимо, братья-близнецы) и, разумеется, ясноглазая пигалица. Куда ж без них!
— Простите… что?
— Исповедальную карту. Когда вы последний раз были на исповеди?
Супруги беспомощно переглянулись, но тут со стороны вокзала подоспела помощь — в лице того самого таксиста.
— Э! Э! Орлы! — одёрнул он дружинников, небрежно предъявляя им какое-то удостоверение, причём явно не водительское. — Это ж беженцы! Дайте хоть до пункта регистрации дойти! — Спрятал книжечку и ободряюще улыбнулся приезжим. — Извините… У нас с этим строго. Мой вам совет: как зарегистрируетесь — прямиком на исповедь… Вы ж из Баклужино… Грехов, чай, поднакопилось…
март 2007
Не так ахаешь, переахай снова!
В. И. Даль
Я знал, что редакторы — враги рода человеческого, но не думал, что до такой степени. Крапивное семя! Недрогнувшей рукой они правят «ономнясь» на «опомнясь», а «помавал» на «помахал». Они свято убеждены, что «ужо» и «противу» суть грубые орфографические ошибки. Кстати, слово «суть» в их понимании может быть только существительным третьего склонения и ничем иным.
А негодующие пометки на полях рукописи!
«Почему герой говорит, что ещё не вечер? Ведь дело происходит глубокой ночью!»
Но этот… Наверное, он и сам тайком пописывал. Известно же: кто никогда не был униженным и оскорблённым, не сможет толком ни унизить никого, ни оскорбить. Видно, и его в своё время изрядно повозили физией по опрометчиво расставленным запятым.
Наша встреча состоялась в единственной комнатке новорождённого частного издательства — чуть ли не первого в Ленинграде. За окном тихо разваливался Советский Союз. Мой визави восседал в редакторском кресле и в скорбной задумчивости листал принесённую по его же просьбе рукопись.
— Как же вы так? — устало посетовал он вдруг — и, болезненно морщась, зачитал: — «„Не может быть!“ — ахнула она».
— И что? — не понял я.
— Ахнуть означает сказать «ах», — терпеливо пояснил он. — Если ваша героиня говорит: «Не может быть» — то, значит, она не ахнула. Она воскликнула.
— У меня там ещё «Этажом выше ахнула дверь», — признался я. — То есть сказала «ах»?
Лицо редактора стало совсем несчастным. Мало того что автор безграмотен, он ещё и помнит свою белиберду наизусть.
— Или тоже воскликнула? — довесил я, не удержавшись.
— Нет, — процедил он. — Дверь, пушка… Эти пусть ахают. А вот что касается человека…
— Ахнул по затылку, например…
— Но не языком же! Рукой, поленом…
Мы смотрели друг на друга, наливаясь взаимной неприязнью.
— И что получится? «„Ах!“ — ахнула она»?
— Нет. Просто «ахнула». Без прямой речи.
— А если рявкнула? Сказала «рявк»?
Он поиграл желваками.
— Нет. Рявкнуть можно что угодно. Но ахнуть — только «ах».
— Позвольте, — с достоинством позволькнул я. — В словаре Даля «ахнуть» означает (цитирую) «дивиться чему, радоваться, горевать». И только в самом конце «восклицать ахъ!»
Следует признать, с моей стороны это была откровенная бестактность. Но я только что законспектировал в охотку первый том Владимира Ивановича — и просто не мог не щегольнуть познаниями.
Однако смутить редактора оказалось трудненько. Бесстыдство было частью его профессии.
— Даль, — далькнул он как ни в чём не бывало, — во многом устарел…
— Ничего себе! — ничего-себекнул я. — Может, и Достоевский устарел? Достоевского возьмите! Да у него сплошь и рядом «ахнул» в значении…
— Тоже мне образец! — презрительно тоже-мне-образецнул он. — Если мы будем ссылаться на Достоевского как на эталон русского литературного языка…
— А на кого ж тогда? — озлясь, а-на-кого-ж-тогдакнул я.
Нет, не так. Просто «а-на-кого-ж-тогдакнул». Без прямой речи.
Редактор взглянул озадаченно — и только-не-на-не-гокнул.
Я почемукнул.
В ответ он не нашёл ничего лучшего, как потомукнуть, и я почемукнул вновь. Но уже с тремя восклицательными знаками.
Он уклончиво но-вы-же-не-классикнул.
Я ну-и-чтокнул.
Он всё-равно-так-нельзякнул.
Собственно, на этом наш разговор и завершился. Я забрал рукопись и, хмуро ладно-посмотрюкнув, покинул новорождённое издательство.
Снаружи сеял мерзкий питерский снежок. На углу совала прохожим листовки и зычно долой-коммунякала увенчанная вязаной шапочкой пенсионерка. Я вздёрнул воротник куртейки и, уныло ну-и-временакнув, поплёлся в сторону Московского вокзала.
2005
(перевод с дрозофильского)
Вначале сотворил Морган потолок и пол.
Пол же был безвиден и пуст, и тьма над бездною, и Морган исторг вздох.
И сказал Морган: включите свет. И стал свет.
