Книга Амалия и Золотой век - Мастер Чэнь

— Нет, он ваш.

Сотни облаков над кораблями, перья и пух, подушки, горные цепи, белые полоски, клочья ваты: весь огромный небесный купол в облаках. И вот начало игры — среди этой серости и белизны возникают оттенки синего и лилового. Сплющившееся оранжевое солнце тяжело ложится на слои сизых туч. Две лапы бухты, справа и слева, и тяжелая глыба острова Коррехидор в середине вдруг становятся отчетливыми темно-синими линиями.

— Наверное, на всей набережной я единственный человек, который смотрит сейчас в противоположную сторону, — сказал Верт. — На вас. И на город. И вижу то, что не видит никто другой.

Я повернулась — а там была невероятная стеклянная голубизна неба над Манилой, синие с розовым горы на горизонте, верхушки деревьев и крыши. Замерший в ожидании город, которого не может быть.

— Нам зажигают лампы, — проговорила я. — Вон в том их домике, у кухни. Принесут сюда вместе с рыбой.

— О чем я мечтаю, — сказал Верт, поворачивая тонко очерченный профиль вправо и рассматривая первые бледные огни Кавите в конце бухты, — что, когда эта рыба все же появится, вы отгоните официанта, возьмете эти их ложки и лопатки, сами разделите рыбу на кусочки и один положите мне. Не я вам, а наоборот. Это не какая-то несбыточная мечта? Хотя бы один кусочек. Ведь вы умеете разделывать рыбу?

— Естественно. И я возьму себе голову. Я — знаете кто? Местиса. А если уж вы так решились переселиться в Азию, то должны твердо усвоить, что каждый истинно местный житель считает голову самым вкусным. Боже мой, как вы нашли это вино?

— Просто пришел и попробовал. И не раз.

Рыба была к нам милосердна. Она появилась уже после того, как по нижней кромке горизонта отыграли все эти цвета — персик, апельсин; потом краски уходят, но люди на набережной, затаив дыхание, ждут — невероятного последнего проблеска изумруда среди аквамарина над россыпью кораблей.

Верт превратился в неясный силуэт, но тут у стола возникли лампы и большое блюдо, над которым поднимался еле видимый пар.

И я взяла в руки ложку и лопатку, вызвав заодно немалое уважение официанта.

— Если вы, Верт, не уничтожите после этого свою долю… Да-да, я потом положу вам еще. И еще. А представляете, если мы закажем вторую бутылку вина — какими мы их встретим…

Четкая цепочка кораблей по горизонту превратилась в светящиеся далекие гроздья. А здесь, у самого пирса, — ничего, только дорожки огней на почти черной, лакированной, невидимой воде. И еще какой-то катер неподалеку — золотой качающийся пунктир елочного украшения.

— Что с этой музыкой, — легко говорю я, расправляясь с рыбой. — Она боится умереть, как тот амбуланс?

— Нет… она… она…

— Ее крадет у нас ветер. Уносит из дверей «Фиеста-павильона», от девушек в белом со скрипками, и влечет на север. Это очень теплый ветер.

И еще — плоская бледная луна, как инфанта филиппина, готовится озарить бухту… но что это там?

Огни на горизонте — целая гора огней — отделились от замершей цепочки, медленно и неизбежно приближаются.

— Он подождет, этот корабль, — почти отчаянно, с вызовом говорит Верт. — Он будет долго и осторожно приближаться к пристани. У нас есть еще вино. И мы совсем близко — видите, вон они, двери и козырек отеля.

Но мы оба знаем, что все это не так.

И вот, наконец, униформы с золотым шитьем отодвинулись в стороны, выстроились в два ряда, заиграли огни на сплошных, от пола до высокого потолка, окнах. Они вошли, вдвоем, вместе, а за ними ехала пирамида чемоданов.

Я бросилась вперед.

Элистер прекрасен, вновь поняла я. Он движется на этих длинных ногах так, будто отель и мир принадлежат ему. Перед ним расступаются. Он лучший в мире, его седые виски и чуть морщащие лоб поднятые брови — как боевые награды.

— Где ты был так долго! — отчаянно крикнула я, прижимаясь к нему. — Ты представляешь, каким я здесь подвергалась опасностям?

И его лицо, возвышавшееся надо мной, дернулось. С запозданием я ощутила что-то неуклюжее и мягкое под его льняной курткой, у левого плеча, и это было никак не похоже на пистолет. Рука же — она странно неподвижна.

— Это что, — прошептала я, вглядываясь снизу в его лицо, — ты немножко позабавился с оружием? Элистер, ты же в отставке! Я сделала тебе больно?

Он мягко прижал меня к другому плечу. А потом я почувствовала, что его взгляд перемещается в глубину бесконечной залы.

— Верт, — чуть удивленно сказал Элистер, и я почувствовала, что он рад. — Что, Амалия, это и есть та опасность, о которой ты говорила? Ну тогда я тебя понимаю.

— Макларен, — сказал Верт, делая несколько шагов вперед.

Они раскрыли объятия, два длинных и по движениям чем-то похожих человека — темный и светлый, но Элистер в последний момент чуть отодвинулся:

— Осторожнее, Верт, у меня здесь небольшая дырка, и я подозреваю, что Амалия исчерпала мой запас терпимости к боли.

Их руки соединились и оставались в таком положении секунд пять, в течение которых я чувствовала себя в лучшем случае маленькой и глупой девочкой.

— Что это значит? — повернулась я к Эшендену. — Он сделал в этой жизни столько, что хватило бы… А вы выдернули его из дома, подставили под пули? Куда? Где это место на Земле, которое важнее, чем… чем…

— Это место — Англия, — сказал Эшенден. — Мы все это время были в Англии.

Всего лишь секунду назад я смотрела на него, показавшегося из-за спины Элистера, с зарождавшимся и неожиданным ужасом. Было время, когда я не могла оторваться от его пронзительных глаз, он для меня был главной надеждой этого мира. А сейчас… Боже мой, он ведь одного со мной роста, то есть почти маленький, он совсем не молод, он устал, ему еще надо привыкнуть к твердой земле после лайнера… И этот-то человек… Всего лишь человек…

Но сейчас, после его слов, тошнотворным рывком мир вернулся в привычное состояние. Опять был прежний Эшенден — и я. И даже тихо говоривший что-то Верту Элистер стал — да, абсолютно необходимой частью меня, но не более того.

— Мы все успели поужинать, так что давайте посидим, — прозаично предложил Эшенден. — Пока еще они доставят по комнатам наши чемоданы…

Он вынул паспорт и протянул его шитому золотом мальчику, все это время стоявшему рядом. То же сделал Элистер, который теперь, просыпаясь, будет видеть игрушечный Интрамурос из моего окна.

Невидимый мне Верт, оказывается, исчез, и я даже не заметила, как это произошло.

Мы с Элистером сели рядом, прижались друг к другу боками, и я ощутила, что на лайнере они с Эшенденом успели что-то выпить. Впрочем, если вспомнить ту бутылку вина, которая теперь навсегда осталась в моей прежней жизни…

Но дело, конечно, было не только в напитках. Элистер стал другим, спокойным, уверенным, расслабленным.

И ведь я это знала — в те вечера у Малаккского пролива, когда он смотрел в черноту и ждал чего-то, — я знала, что последняя точка в его прежней жизни не поставлена. Знала и смертельно боялась — а что если… И вот теперь все произошло, все хорошо, все позади.